Будь моей судьбой
Шрифт:
— Что случилось, маленькая?
Теплые объятия. Голос — обычно насмешливый, а сейчас встревоженный и непривычно мягкий. Она даже не удивилась присутствию демона. То, что Раум здесь, рядом, когда ей так нужна поддержка, было правильно. Дженни вцепилась в него, уткнулась в плечо и заплакала еще горше. Ион обнял ее, баюкая в объятиях, словно ребенка.
— Тс-с-с, Дженни-плакса. Тебя кто-то обидел?
Она замотала головой. Никто не обижал ее, никто не заставлял возводить каменную стену между собой и своей волчицей. Она сама сделала это из- за ужаса перед разлукой с родными и желания ничем
Но человеком все равно не стала.
— Тогда что случилось? Тебя так расстроило, что шаманка сняла клеймо?
— А? — вопрос ослабил власть прошлого, заставил вспомнить о причине, по которой она здесь. — Она сняла?
— Как видишь.
Девушка чуть отстранилась и опустила взгляд, рассматривая чистую кожу на тыльной стороне ладони. От уродливой метки не осталось и следа.
— Хорошо… — пробормотала Дженни, почти не чувствуя радости.
Раум снова привлек ее к себе, заставляя откинуться на него, и девушка с благодарностью обняла его за шею. Воспоминание больно ранило, сделало ее беззащитной и уязвимой перед миром. А близость демона дарила удивительное ощущение защищенности и тепла. Всего того, чего ей так не хватало в детстве.
— Так что случилось, Джен? — мягко спросил он, вытирая слезы на ее щеках. — Почему ты плакала?
— Ничего… просто сон.
— Не ври мне, Дженни-скрытная-тихоня, — Раум поцеловал ее в нос. — Давай, рассказывай, что за пакость тебе снилась.
Она было открыла рот, чтобы отделаться ничего не значащими общими словами. Как делала всегда, рано усвоив, что никто не будет решать ее проблемы, кроме нее самой.
Открыла и закрыла. Потому что Раум ди Форкалонен не из тех, кто спрашивает из вежливости. Если бы ему было плевать, он бы сумел это объяснить. Максимально доходчиво и обидно.
— Я… тебе это может показаться глупостью…
— Рассказывай свои глупости.
И она заговорила.
Демон слушал молча. Только сжимал объятия крепче, когда голос Дженни начинал дрожать, поддерживая и напоминая: «Я тут, детка. Ничего не бойся».
С каждым словом потерянное прошлое вставало все ярче. Словно луч фонарика, гулял по темной кладовке, высвечивая давно забытый хлам и пыльные обломки детских игрушек. Недостающие осколки мозаики, выпавшие из памяти кусочки встраивались, собираясь в единую картину.
Теперь по-иному воспринимались осторожные и мягкие намеки матери. И ярко, словно это было вчера, вспомнилось откровенное удивление вожака Маккензи, когда он обнаружил, что подросшая дочка Бренды не умеет оборачиваться, и хуже того — уверена, что никогда и не умела.
Вспомнился мозгоправ, к которому мать водила ее трижды — слишком самонадеянный и настойчивый, он каждый раз доводил ее до истерики. После этих визитов Дженни замыкалась, не желая разговаривать даже с самыми близкими.
— Мне очень жаль, но ребенок, судя по всему, просто не хочет быть оборотнем, — заявил он после третьего сеанса. — Думаю, мы должны уважать ее выбор.
Мать решила, что надо уважать. Смирилась и даже не напоминала. И простить ее за это сейчас было трудно.
— Понимаешь, я же просто хотела быть хорошей! Не хотела, чтобы меня забрали…
— Понимаю. Детка, ты извини, но твоя мать такая же никчемная
Эти слова неприятно царапнули. Наверное, потому что были слишком близки к правде.
— Ты никогда не рассказывал о своей матери.
— Ей на меня плевать, — мрачно сказал демон. — Игретт ди Небирос- законодательница мод и самая изысканная женщина бомонда. Пока я был мелким и милашным, она любила меня тискать и называть «своим зайчиком», особенно на глазах у папарацци и подружек. А потом я подрос и стал хамить в ответ на попытки превратить меня в плюшевого мишку, и вся любовь сразу прошла. Во время развода она, чтобы вытащить из отца побольше денег, сплавила меня дядюшке Андросу, а он редкостная сволочь, — Раум скривился. — Сейчас мы не общаемся. Когда хочу узнать, как у Игретт дела, читаю светскую хронику.
— Но моя мама совсем не такая… Мы проводили много времени вместе.
— А толку, Дженни-сиротка. Если ни защиты, ни помощи.
И это тоже было правдой. Дженни привыкла до последнего оправдывать близких, но глупо врать. Сколько она себя помнила, Бренда Маккензи всегда была слабой, зависимой и несамостоятельной. Уже в десять лет Дженни вынуждена была принимать многие решения не только за себя, но и за маму.
— Понятно откуда у тебя это стремление всех опекать, Дженни-мамочка.
— Но… ей нужна была поддержка.
Раум скептично хмыкнул.
— А тебе не нужна? Сколько тебе было? Десять? В этом возрасте родители должны заботиться о детях, а не наоборот.
С этим трудно было спорить.
Выговорившись, Дженни почувствовала опустошение и легкость. В груди все еще щемило и болело, но плакать уже не хотелось. Мысли обратились из прошлого к настоящему. В нем она больше не была испуганным отвергнутым ребенком.
— Спасибо.
— Не за что, Дженни-гордая-волчица, — демон чмокнул ее в кончик носа. — Обращайся. Мне нравится, когда ты такая.
— Какая?
— Слабая, — он пропустил прядь ее волос между пальцами. — Доверчивая. Готовая принимать помощь, — губы прижались к шее чуть ниже уха. — Когда ты показываешь, что я тебе нужен, — выдохнул Раум ей на ухо.
По спине побежали сладкие мурашки.
— Ты мне нужен, — тихо откликнулась девушка. — Не потому, что можешь решить мои проблемы. Просто потому что ты — это ты.
«Я хотела бы быть с тобой всегда. Просыпаться по утрам в одной постели, целовать, пить вместе кофе. Поддерживать тебя во всех твоих начинаниях. Отдаваться по ночам. Родить детей, похожих на тебя. Не потому, что у тебя есть твой особняк и миллионы, а потому что ты — это ты», — слова, которые ей отчаянно хотелось произнести. Но было стыдно и страшно.
До сих пор Раум не обещал ей ничего, кроме контракта на полгода. Не решит ли он, что Дженни навязывается таким образом?
Вместо ответа он привлек ее к себе и поцеловал так жарко и неистово, что все мысли вылетели из головы. Остались только требовательные прикосновения губ, наглый язык, жар его дыхания на щеке и стальной капкан объятий из которых не хочется вырываться.
Внизу живота приятно заныло, и Дженни вдруг поняла, что сидит в его объятиях полностью обнаженной. А вот на Рауме рубашка и половина пуговиц на ней все еще застегнуты. Непорядок!