Будь проклята страсть

Коултер Стивен

В ту ночь Ги никак не мог заснуть. Антипирин уже плохо помогал ему; он принимал его по два грана в день, покуда не чувствовал дурноты, но головные боли не проходили. Утром пришла почта из Парижа — с запозданием на несколько дней, потому что повторяла их маршрут. В том числе письмо от Сеара. Ги написал краткий ответ, на это у него ушло два часа. «Дорогой друг, воющие собаки с предельной ясностью отражают моё состояние. Собачий вой, горестная жалоба собаки ни к кому не обращена, никому не адресована; просто крик отчаяния разносится в ночи — крик, который я хотел бы исторгнуть из

себя... Если б я мог стонать, как они, я уходил бы в широкую долину, в чащу леса и выл бы часами во мраке...».

И всё же Ги принялся за новый роман, «Анжелюс». Написать смог только пятьдесят страниц. После очередных нескольких строк он поднимался с одышкой, колотящимся сердцем, дрожью и болью во всём теле. Но эта книга будет шедевром.

Франсуа, спокойный и терпеливый, наблюдал за хозяином, старался предугадать приближение приступов и предотвратить их. Как-то он занялся поисками клевера с четырьмя, шестью и даже восемью листиками.

— Видите, месье, я всегда нахожу их парами. — И посмотрел на хозяина. — Это к счастью, месье.

На третий день погода испортилась, вынудив их сидеть дома. Ги написал Анри Казалису, врачу, приславшему письмо из Женевы: «Недомогая всё больше и больше душою и телом, я едва ли ещё долго буду скитаться вдоль побережья и по морю. Страшно ослабел, не сплю уже четыре месяца. Мне необходимы тепло, движение, а как можно говорить о движении при том состоянии подавленности, в которое я впал, и затем о каком движении? Идти, шагать, но куда? Я уже всё видел. И не хочу начинать снова. Тело моё окрепло, но голова болит больше, чем когда-либо. Читать не могу. Каждое письмо, написанное мной, усиливает болезнь. Господи, как надоело жить!»

В ту ночь Франсуа разбудил внезапный стук в дверь. Со времени приезда в Дивонн он ещё ни разу не выспался. Чувствовал себя усталым, нервы его были напряжены, мысли путались.

— Франсуа, Франсуа!

— Иду.

Его звал хозяин. Он открыл дверь.

— Франсуа, здесь полно крыс. Слышишь? Пойдём, их надо переловить.

Когда они, крадучись, вышли на тёмную лестничную площадку, Франсуа вспомнилась охота на пауков в Ла Гийетт.

— Бери верёвочную сумку, с которой ходишь на рынок, — сказал ему хозяин. — А я возьму трость. Постой! — Он сжался и поглядел на слугу. — В этом доме есть призраки? Как думаешь, Франсуа?

— Вряд ли, месье. Нам обоим нужно выспаться.

— Да, да, выспаться. Переловим крыс и ляжем.

Франсуа не знал, как долго длилась эта охота; ему казалось, что почти всю ночь. Они поймали двух мышей. Его хозяин считал всех мерещившихся ему убитых крыс.

— Ага — убил! Уже двадцать девять. Положи её в сумку, Франсуа. Вот она. Теперь подожди...

Остановились они на тридцати двух. Снаружи послышался крик петуха. Ги заглянул в сумку.

— Крыс в доме больше нет; это они поднимали такой шум. Ладно, Франсуа, мы их сожжём, так ведь?

И после паузы произнёс:

— Спать...

Утром Ги поднялся рано. Он вспомнил, что поблизости, в Шанпеле, живёт Огюст Доршен [118] , поэт, с которым

он познакомился в Париже, когда принадлежал к «банде Золя». И Тэн рекомендовал Шанпель как лучший из курортов. Они с Франсуа взяли на ферме коляску и поехали. Доршена они нашли только что поднявшимся после долгого приступа лихорадки, его изящное лицо с большим носом и бородкой клинышком было ещё бледным.

118

Доршен Огюст (1857—1930) — французский поэт.

— Привет, привет, — встретил он Ги. — Наконец-то появился! Я изголодался по новостям.

За обедом шёл шумный разговор. С Ги произошла одна из непредсказуемых перемен, и он был весел, рассказывал подробности о жизни литературных кругов в Париже. Обед растянулся далеко за полдень. Франсуа несколько раз незаметно заглядывал в столовую и видел, что его хозяин всё ещё оживлённо говорит. Молчаливый месье Доршен выглядел несколько смущённым. Наконец они разошлись. Было решено, что Ги поживёт там некоторое время. Франсуа привёз его вещи от мадам Рембла.

Вечером, когда Франсуа помогал подавать на стол, его хозяин опять говорил без умолку. Слуга слышал, как он объяснял месье и мадам Доршен, что был вынужден покинуть Дивонн.

— Представляете, озеро вышло из берегов. Вода затопила первый этаж виллы, — взволнованно сказал Ги. Мадам Доршен понимающе кивнула. — А главный врач отказал мне в душе Шарко. Идиот. Естественно, я уехал.

Через час мадам Доршен ушла, но Ги всё не умолкал; он оживлённо рассказывал о полёте на воздушном шаре, предпринятом по наущению Оллендорфа. Потом, когда Франсуа стелил постель, все вошли в спальню, и его хозяин решил похвастаться флаконами туалетной воды.

— Вот они, как я и говорил, видите? Здесь мы и разыгрываем симфонию ароматов, правда, Франсуа? А вот это не духи. Это эфир. Но ведь я говорил вам о его воздействии. Непременно попробуй, дорогой Доршен. Почувствуешь, как тело становится всё легче, легче... как превращаешься в дух и поднимаешься... поднимаешься...

Ги продолжал и продолжал говорить. Доршен стоял, потупив взгляд, его жена терпеливо помалкивала. Наконец они собрались уходить. Ги, продолжавший говорить без умолку, вызвался проводить их, но Франсуа взял его за руку.

— Что, Франсуа? А, ладно. Доброй ночи, мадам. Доброй ночи, Доршен, старина. Знаете, есть одна вещь...

Но они уже спешили прочь. На другой день после обеда Франсуа встретил своего хозяина в холле; Ги с утра уходил куда-то один. Франсуа взял у него трость и шляпу, и тут из сада вошёл Доршен.

— Где ты был? — спросил он.

Ги подошёл к нему.

— В Женеве. Познакомился с крохотной женщиной. Я был блистателен. Я совершенно выздоровел. И меня великолепно приняли Ротшильды! Франсуа, дай зонтик, — обратился он к слуге. И помахал зонтиком перед носом Доршена. — Знаешь, их можно найти только в пригороде Сент-Оноре. В одной маленькой лавке. Я купил три сотни. Принцесса Матильда и её приятельница по пятьдесят.