Будь проклята страсть
Шрифт:
— Ги. — Мари открыла глаза и смотрела на него. — Что случилось?
Он лёг на спину рядом с ней. На неё он не глядел.
— Мари, тебе знаком этот голос? Что бесконечно звучит в глубине сердца, тихо и мучительно, не давая покоя, укоряющий нас за всё, что мы сделали и чего не сделали? Голос смутного раскаяния, сожаления о невозвратном, об ушедших днях, о встреченных женщинах, которые могли полюбить тебя, голос пустых успехов и тщетных надежд? Голос того, что проходит, пролетает, обманывая тебя, того, чего не достиг, чего не достигнешь? Негромкий голос, вопиющий о пустоте жизни, тщетности усилий, бренности плоти?
Он
Да, я жаждал всего и ничего не добился. Мне были нужны энергия всего человечества, весь его разум, все способности, все силы и тысяча жизней в запасе, потому что у меня неистощимая жадность ко всему, ненасытная любознательность, а я вынужден смотреть на все явления жизни, не понимая в сущности ни единого.
Ги вновь охватило неодолимое желание уехать, сняться с места, двигаться и двигаться, всё равно куда.
— Франсуа, укладывай вещи!
Они поехали на юг, чтобы отправиться на яхте в Испанию, в Валенсию, а потом в Танжер. В Ницце, где мадам де Мопассан жила на своей новой вилле, они экипировались к дальнему путешествию. Ги нетерпеливо расхаживал по палубе, а Бернар, шкипер «Милого друга», и его зять Раймон ходили к агенту по снабжению судна и обратно, устанавливали новый компас, новые навигационные фонари, готовили паруса и снасти. Однажды он отправился в город, купил несколько американских винтовок, новые карты и инструменты. Они подняли якорь, пришли при попутном ветре в Марсель и застряли там. Неделю они праздно торчали в порту, каждое утро Франсуа видел, как его хозяин уходит к берегу и возвращается в нерешительности. В конце недели они вышли в море и пошли вдоль побережья. Бернар и Раймон не спрашивали куда, Франсуа тоже.
Канн — там Эрмина! Ги сошёл на берег и отыскал её виллу на набережной.
— Ги, вот так сюрприз! Я думала, ты воюешь с директорами театров.
— Не желай мне этого.
Она сидела на веранде в пеньюаре, хотя время близилось к полудню; волосы её были распущены. Ноги обнажены. И Ги догадался, что у неё есть мужчина, возможно, он где-то в комнатах, возможно, куда-то ушёл. Догадался, что у Эрмины роман. Ему была прекрасно знакома эта пресыщенная, ленивая, небрежно-чувственная поза влюблённой женщины. Он ощутил укол ревности. Что ж, это её право. У каждого из них своя жизнь. Он не мог иметь к ней претензий...
Они разговаривали, сидя на испещрённой тенями веранде.
— Останешься здесь, Ги? Знаешь, сюда собрались все — похоже, город переполнен эрцгерцогами, герцогами и прочей светской публикой.
— Тогда, видимо, не останусь.
— Жаль. Помнишь, как мы посмеивались над ними?
Утрата, пусть даже временная, тех, кого любишь, ранит очень больно. Он и она сидели, разговаривали, однако были не вместе до той поры, пока новый роман Эрмины не кончится, и они возобновят свои отношения как ни в чём не бывало.
Ги хотелось излить ей своё одиночество, не обвиняя её. Хотелось сказать: «Понимаешь, Эрмина, я чувствую вокруг себя, в душе, в мыслях бездонную пустоту, жадно ищу женщин там, сям, наугад, не зная, не понимая
Эрмина потянулась и закурила сигарету.
— Ги, ты останешься на обед?
— Спасибо. — Он взял её за руку. — Нужно возвращаться на яхту.
Но вместо этого поехал к доктору Фреми, к которому обращался раньше.
— У меня бывают кошмары.
Врач невозмутимо спросил:
— Какого рода?
Ги в изнеможении опустился на стул.
— Не знаю. Это, собственно, даже не кошмары... Разум словно блуждает по каким-то тёмным долинам, и я не знаю, куда они ведут. Выхожу из одной, вхожу в другую, и не представляю, что окажется в конце последней. — Он поднял глаза на врача. — Я боюсь... этого бессмысленного блуждания. Забываю слова, названия вещей. Скажите, не схожу ли я с ума? Если это так, я покончу с собой. Лучше смерть, чем безумие.
Доктор потеребил часовую цепочку, выглянул в окно, потом повернулся к Ги:
— Я сомневаюсь, что этот климат наилучший для вашего состояния. Ревматизм у вас хронический, он воздействует на нервную систему. Рекомендую вам принимать ванны в Баньер-де-Люшон, это возле испанской границы.
— Принимать ванны? — Ги умоляюще посмотрел на него. — Правда? Правда, доктор Фреми?
— Да.
— Завтра же еду.
— Видишь, Франсуа, всё превосходно.
Ги стоял на балконе гостиничного номера, оглядывая Люшон и окрестности.
— Вам дали лучший номер, месье, — сказал Франсуа, распаковывая вещи.
Вечер был прекрасным, гостиница комфортабельной. Метрдотель и гостиничная обслуга суетились возле Ги.
— Да, месье де Мопассан... Непременно, месье де Мопассан.
Ги вернулся с балкона в комнату.
— Пожалуй, пойду прогуляюсь, — сказал он. — Закажи обед, Франсуа.
Слуга, оторвав взгляд от багажа, смотрел, как хозяин берёт трость и выходит. В душе у него шевельнулось какое-то смутное беспокойство; он несколько раз замечал, что обслуга гостиницы смотрит на его хозяина как-то странно. Потом снова стал разбирать чемодан, достал несколько серебряных щёток, маленькое стеклянное пресс-папье, некогда принадлежавшее Флоберу, которое месье постоянно возил с собой. Мятый серый костюм... Он раскладывал вещи по местам, когда раздался настойчивый стук в дверь и ворвался один из гостиничных служащих.
— Спуститесь вниз, быстрее, ради Бога! — На лице служащего было испуганное выражение. — Ваш хозяин...
— Что... — У Франсуа заколотилось сердце.
— ...устроил в холле жуткую сцену. Намерен пустить в ход трость. Быстрее!
Франсуа проскочил мимо служащего и помчался вниз по лестнице. Служащий бежал следом, пытаясь объяснить, что случилось.
— Говорит, что двое других постояльцев хотели его обокрасть. Он вне себя... Никого не хочет слушать... Намерен избить их...