Будь со мной честен
Шрифт:
– Естественно, я держу Фрэнка за руку. Я его мама, мне не нужно спрашивать.
Она произнесла это с удивительной нежностью. Я увидела в ней Мими, которой так восхищался мистер Варгас.
Он был прав. Я взяла себя в руки.
– Значит, ты любишь Джимми Кэгни, Фрэнк? – спросила я и не получила ответа. – «Белое каление»?
Фрэнк искоса посмотрел на меня.
– Кэгни получил Оскара за «Янки Дудл Денди». Ему хорошо удавались гангстеры, хотя сам он не слишком любил эти роли. Он начинал с песен и танцев в водевилях и больше всего любил танцевать.
Фрэнк произнес
– Покажешь мне как-нибудь «Янки Дудл Денди»? – спросила я. – Никогда не видела.
– Ладно, – сказал он, вывернувшись от матери и вновь завладев моей рукой. – Ты будешь в восторге. Я видел картину много-много раз. Кстати, меня зовут Джулиан Фрэнсис Бэннинг. Можешь называть меня Фрэнк. С моей мамой ты уже знакома. Я иногда называю ее мамой, а еще мамочкой или мамулей. Разумеется, тебе это не подойдет. Мамин брат называл ее Мими, потому что в раннем детстве не мог выговорить Мэри Маргарет.
– Да, знаю, – сказала я. – Мистер Варгас тоже называет твою маму Мими.
– Это не значит, что ты можешь ее так называть.
– Ну что ты, ни в коем случае, – уверила его я, хотя с той минуты называла ее именно так. Мысленно.
– Район, где жили в двадцатые годы Глория Суонсон и Рудольф Валентино, называется Уитли Хайтс, – заметил Фрэнк. – Ты с ним как-то связана?
– Думаю, нет. К сожалению. И прости меня, пожалуйста, за фортепиано.
– Что надо сказать, Фрэнк? – вмешалась Мими.
– Это твой настоящий цвет волос? – спросил он.
– Как ты думаешь, – спросил мистер Варгас, прощаясь со мной в аэропорту Ньюарк, когда я улетала в Калифорнию, – откуда у нее взялся ребенок? Может, он приемный? Мими ведь избавилась от этого безмозглого недоразумения из Малибу, за которое я просил ее не выходить, сто лет назад.
Мы с боссом нечасто разговаривали на подобные темы.
– Не знаю, – сказала я. – Как-нибудь при случае у нее спрошу.
На его лице отразился такой ужас, что мне пришлось сказать:
– Я пошутила, мистер Варгас.
– Понял. Извини, Гений. У меня пропало чувство юмора.
Он дал мне это прозвище, когда мы познакомились поближе и стали друзьями. Мистер Варгас пошарил в карманах, точно искал потерянное чувство юмора.
– Ох, чуть не забыл. Это тебе.
Он протянул мне небольшой сверток.
– Что это? – спросила я.
– Так, пустячок. Откроешь, когда сядешь в самолет. Пока, Элис. Береги себя. И Мими. Записывай все ходы.
Я не успела спросить, что имеет в виду мистер Варгас: он неловко обнял меня, как мог сделать любящий отец, отправляя дочку в колледж, если бы он у меня когда-нибудь был.
– Вперед, «Кукурузники»! – сказал он и ушел, ни разу не оглянувшись.
Я знаю, потому что смотрела ему вслед, пока мистер Варгас не затерялся в толпе.
Раскрыв пакет, я обнаружила надувную дорожную подушечку с эмблемой своей альма-матер, Университета Небраски. Мне платили там полную стипендию по специальности бухгалтерский учет, а дополнительно я изучала студийное искусство. Я получила образование не хуже, чем в Гарварде, хотя в Нью-Йорке мою точку зрения
В компьютерном магазине, где мы познакомились, я увидела в нем родственную душу, когда он сказал:
– Ты всегда можешь узнать выпускника Гарварда, вот только зачем?
Вперед, «Кукурузники»! Милый, милый мистер Варгас! Он знал, как называется наша университетская команда, хотя никогда не смотрел футбол. Я тоже не увлекаюсь футболом.
Впервые в жизни мне удалось уснуть в самолете. Просто до того вечера я ни разу не летала на самолете.
Когда Мими показала мне комнату, я облачилась в пижаму и залезла в постель, прихватив ноутбук, чтобы написать мистеру Варгасу.
«У ее сына большие карие глаза и рыжие волосы, так что вряд ли она его усыновила. Фрэнк потрясающе красивый ребенок, но…»
Что «но»? Обдумывая следующее предложение, я обвела глазами комнату. Она оказалась лучше, чем можно было ожидать после неустроенной гостиной. Светло-бежевые стены, толстый бежевый ковер, пушистое светлое покрывало на двуспальной кровати, белый письменный стол, большой встроенный шкаф, минималистичный туалетный столик.
Единственный яркий штрих – небольшой двухместный диванчик напротив окна со светлыми занавесками в пол – с обивкой столь насыщенного красного цвета, точно помада на губах женщины, уверенной в своей неотразимости и сознательно отказавшейся от остального макияжа. В комнате не было ни фотографий в рамках, ни книг. Она напоминала скорее гостиничный номер – не слишком уютный, хотя вполне комфортный. И еще меня удивила тишина. Не только в доме, но и за окном. Что это за город, который не шумит по ночам? Даже в Омахе больше жизни, чем здесь.
Меня вывел из размышлений какой-то стук в коридоре, негромкие голоса и звуки рояля. Я слезла с кровати, подкралась к двери и прислушалась. Говорил в основном Фрэнк, и лишь время от времени его перебивала Мими. Я не разбирала слов – по тону было понятно, что она уговаривает сынишку лечь в постель.
Хотелось спать, ноги замерзли, и я вернулась в кровать. Стерла последнее предложение, нажала «отправить» и закрыла глаза. Что еще написать? «У него грязь под ногтями», «Он случайно пробрался в наш век сквозь червоточину в пространственно-временном континууме», «Я боюсь, что он порежет меня на кусочки, пока я сплю»?
Последняя мысль основывалась на том, что сказала Мими, перед тем как пожелать мне спокойной ночи.
– Если проголодаешься, можешь брать все, что найдешь на кухне. Тарелки в шкафчике над раковиной, столовые приборы в выдвижном ящике рядом. Если надо что-то порезать, в соседнем ящике большие острые ножи. Только не открывай, пожалуйста, входную дверь и окна. Перед сном я ставлю сигнализацию, а отключаю только утром.
А я так мечтала открыть окно и подышать свежим ночным воздухом! Здесь пахло совсем не так, как дома: исключительно верхние ноты – жасмин, океанский бриз и апельсиновый цвет, ни одной нижней – ни тебе мусора, ни кошачьей мочи.