Будда, боги, люди и демоны

Краснодембская Н. Г.

Но это был еще не конец праздничной программы. Нам сказали, что в монастыре будет устроена Гара–якума, то есть ублаготворение этого важного персонажа из демонического культа — Гара–яки. Невероятно любопытно: и сам по себе ритуал интересный, и удивительно мне было, что обряд демонического культа собираются устроить непосредственно в пределах буддийского монастыря. В теории буддийское учение все–таки и теперь как бы не признает магии и по обычаю несколько чурается магической практики. Можно допустить составление гороскопа или изготовление охранительного талисмана; но совершение целого ритуала демонического культа на территории самого монастыря представлялось мне несколько неожиданным.

Однако до Гара–якумы было еще два ритуала. Первый представлял собой «микроперахяру», когда серебряная ступа обносилась вокруг самого монастыря. Ступу выносили из чайтья–ге: снаружи от дверей постелили белую

дорожку, и по ней пошла процессия, только теперь в ней было заметно меньшее число участников. Первыми вышли барабанщики, за ними — мальчики в танце с палочками (ли–кели), несколько взрослых танцоров с исполнением кандийских танцев, после этого тот же самый капурала с мечом, который теперь он нес, держа горизонтально, слегка драпируя меч широким прозрачным красным шарфом с серебристой каймой. Рядом и следом за ним несли различные символы былой кандийской государственности и магически благоприятного смысла: круглые штандарты (с'eсат), копья, серебряные изображения капюшонов кобр, насаженные на шесты.

После небольшой паузы вышел мужчина–мирянин в белой одежде (обычных брюках и рубашке). Он нес ступу на голове, на подушке и мягкой тряпочной прокладке — видимо, этой ролью в перахяре он хотел обрести повышенные моральные заслуги. Следом за ним опять понесли символы богов–покровителей: чакру, лук со стрелой, браслет, рукопись, обернутую белой тканью, и последней — ритуальную люльку. В промежутках шли барабанщики и танцоры. По мере продвижения шествия белую дорожку поднимали с земли и, забегая вперед, снова подстилали участникам процессии; под конец ткань была, конечно, мокрой и грязной, так как земля вся пропиталась дождевой влагой, а местами просто стояли лужи. Процессия выходила из монастыря через боковой ход в ограде, а вернулась через главные ворота. Здесь она разделилась: группа участников пошла за ступой в «дом святыни», а другие по белой (хотя и не очень уже чистой) дорожке отправились прямо в храм Вишну. Туда ушли и часть танцоров — тех, что я условно определила как девадаси, однако только юноши постарше; мальчики в храм не пошли. В «хвосте» группы юношей в храм внесли и рандоли. В храме юноши еще танцевали, как мне прокомментировали, «для бога», который теперь вернулся в «свой дом» после обрядового обхода подвластной его опеке территории.

На крыльце храма Вишну тем временем был еще устроен дарующий благо и одновременно гадательный ритуал «кипячения молока». Исполняется этот ритуал и в другие праздники и по другим поводам (например, при сборе нового урожая, что совпадает и с празднованием Нового года). Молоко наливают в глиняный горшок и стараются вскипятить на определенном количестве топлива — тут нужны известная сноровка и хороший расчет. Если молоко вскипит и убежит — это хороший знак на целый год для всех. Пепел от сожженного топлива благостен, и его раздают желающим. Но их было не очень много, и остатки пепла высыпали в сторонке. Гадали и по погоде. В этот день было пасмурно и шел дождь — свидетельство того, что «накопилось множество грехов». Хорошим знаком станет, сказали мне, если во время «разрезания воды» небо хоть немного прояснится. Впрочем, так и случилось.

Для «кипячения молока» очажок в три кирпича и сам костер изготовил тот же «капурала от меча», но теперь он был не в своем торжественном наряде, а просто в белом саронге. Он же в процессе ритуала пел заклинания вместе с барабанщиком, который и ударял в барабан, и подпевал. В заклинаниях были славословия богу и просьбы о покровительстве. Длилось все довольно долго. В дверях храма толпились верующие. Одна пожилая женщина вдруг как будто начала впадать в транс, танцевать, высоко подпрыгивая и воздевая руки, но быстро это прекратила.

Тем временем у входа в храм появился и Гара–яка в костюме, но пока без маски. После танца в храме он вышел из дверей уже «законченным» Гара–якой, то есть в своей характерной и выразительной маске: зеленое лицо со слегка крючковатым носом, невысокая «корона» из трех капюшонов кобр, осклабленный зубастый рот (однако словно бы улыбающийся), большие уши в виде розеток — стилизованных цветков лотоса; два изогнутых клыка в уголках рта иногда изображаются, иногда нет. Вход в храм Вишну находился почти напротив боковой стены и крыльца здания, где обитали монахи, там был и рабочий кабинет настоятеля. Монахи уже сидели под навесом крыльца. Туда и направился Гара–яка, а с ним барабанщики и зрители. Сначала «демон» молча танцевал довольно бурный танец, потом завел, как полагается, разговор с барабанщиками. Некоторое время Гара–яка как бы осваивался в этом мире, приспосабливался, в частности, к языку людей. Барабанщика он называл гурун-нансе ('уважаемый

учитель'), но долго не мог выговорить слово правильно. Среди участников этого действа снова был главный капурала, теперь надевший еще белую рубашку, а на шею красный с бежевым шарф. Он тоже беседовал с Гара–якой. Для демона было устроено и угощение. Когда он «закусил», то, держа по пучку веток манго в обеих руках, стал обходить всех присутствующих. Держа ветки за обвязанные красной тряпочкой черенки, он стал обмахивать ими каждого, начиная с главного монаха (позднее и толпу зрителей), по рукам и ногам сверху вниз, перед монахами иногда вставая на колено. Изредка он делал и как бы благословляющий жест, то есть «снимал», «удалял» все дурное, все зло, а также, как мне объяснили, и усталость — ведь устройство перахяры отнимает много сил. Гара–яка же печется о здоровье.

Любопытна была реакция монахов: старшие сидели спокойно, некоторые даже посмеивались над комическими диалогами Гара–яки с барабанщиками. Один же молоденький монашек почти отворачивался от всего этого зрелища, и с точки зрения традиционной буддийской морали он был, видимо, прав, так как зрелища монахам по старинному обычаю не положено смотреть. Не вполне обычно и присутствие их на действе магико–заклинательного характера.

В конце подвели к крыльцу и слона без попоны — того, главного, который вез ступу. Оказалось, что лоб и «нос» у него светло–розовые, в крупных коричневых пятнышках, точно в веснушках. А на его огромные бивни, теперь без наконечников, смотреть было жутковато: один из них чуть не под мышкой у меня прошел, так как слон совсем незаметно вошел своей тихой поступью в толпу зрителей и стоял бок о бок со мной. Гара–яка и со слона «снял зло и усталость», обмахнув его по хоботу ветками манго в направлении также сверху вниз. Возможно, этот эпизод со слоном был нововведением, навеянным неожиданной гибелью кандийского Раджи. Кстати, когда я была в этом же монастыре в другой раз, то застала кормление главным монахом молодого слона, тоже розовоносого, с веснушками (ему давали бананы), — видимо, то был запасной Раджа. Во всяком случае, он откликнулся на это имя, приподняв одно ухо и хвост, когда я застала его купающимся в бассейне, где он лежал на боку как бревно, а я хотела его сфотографировать.

Мы провели в монастыре несколько часов, при мерно до пяти вечера. Все это время сюда приходили верующие, больше всего шли к древу Бо и в девалы, зажигали светильники, несли цветы: очень часто огромные лотосы, синие, белые, розовые. Входя на территорию, люди сдавали вещи и обувь в камеру хранения. Рядом, почти у входа, был фонтан с несильной струей, построенный в форме капители Ашоки. Здесь набирали воду в горшочки, чтобы полить древо Бо. В те дни вообще в монастырях устраивалось особое поклонение деревьям Бодхи, что, мне кажется, связано с символикой плодородия, которая является важнейшей в празднике эсала. К тому же для монастыря Беланвилла их древо Бо является особой реликвией.

У ограды монастыря с внутренней стороны стояли лотки и киоски: шла торговля литографиями с буддийскими и индуистскими (!) персонажами; продавали также жареный горох, детские игрушки, галантерею,

Увиденные мною обряды Эсала–перахяры лишний раз убеждали меня в том, что в народном сознании сингалов и в традиционной ритуальной практике соединяются понятия и представления различной исторической давности, разных идеологических систем. И в целом достаточно гармонично! Конечно, со всей наглядностью проявилось стремление и умение хранителей буддийской веры поставить свое учение выше всех прочих народных воззрений (и это утверждалось многими символами и знаками), хотя одновременно они продолжают считаться с неискоренимым убеждением людей в действенности магических обрядов «низшего» порядка. Сохраняя за собой высшую ступень в иерархической лесенке, они не отказываются признавать также и все нижние. Более того, мне показалось, что усиленной пышностью перахяры, обилием магических обрядов монастырь даже как бы укреплял свой престиж, который, впрочем, и так высок. В частности, само событие беланвилльской перахяры нашло достойное отражение в прессе, чего удостаивается не всякий монастырский праздник.

Из совокупности отдельных мелких впечатлений создавалось ощущение какой–то заметной индуизированности всего зрелища, а также простонародной его архаичности. Было ясно также, что в это время «собрали» воедино как можно больше разнообразных средств магической защиты, персонажей различных народных культов, которых следует почтить или задобрить ради обретения благополучия и процветания. Возможно, что это дополнительно диктовалось и сложившейся в то время в стране особо острой социально–политической обстановкой, которая, естественно, воспринималась большинством людей как роковое несчастье.