Будем как солнце. Книга символов

Бальмонт Константин Дмитриевич

Из двух, друг в друга смотрящих зеркал, Глядели тени комнаты застывшей, Круг Месяца в окно из них сверкал. И Дьявол, бледный облик свой склонивши, Стоял как некий бог, и зеркала Тот лик зажгли, двукратно повторивши. Я чувствовал, что мгла кругом жила, Во мне конец с началом были слиты, И ночь была волнующе светла. Вокруг окна, волшебно перевиты, Качались виноградные

листы, Под Месяцем как будто кем забыты. Предавшись чарам этой красоты, Какой-то мир увидел я впервые, И говорю: «Ну, что же? Я и ты — Все ты, да я, да ты: полуживые, Мы тянемся, мы думаем, мы ждем. Куда ж влекут нас цели роковые?» И он сказал: «Назначенным путем, Я проходил по царственным озерам, Смотрел, как травы стынут подо льдом. Я шел болотом, лугом, полем, бором, Бросался диким коршуном со скал, Вникал во все меняющимся взором». И я спросил: «Ну, что же? Отыскал?» Но был он неизменно бледнолицым, И дрогнул лик его меж двух зеркал. Зарницы так ответствуют зарницам. «Что ж дальше?» И ответил Дьявол мне: «Я путь направил к сказочным столицам. Там бледны все, там молятся Луне. На всех телах там пышные одежды. Кругом — вода. Волна поет волне. Меж снов припоминаний и надежды, Алеют и целуются уста, Сжимаются от сладострастья вежды. От века и до века — красота, Волшебницы подобные тигрицам, Там ласки, мысли, звуки, и цвета». И предан снам, их стройным вереницам, Воскликнул я: «Ну, что же, отыскал?» Но Дьявол оставался бледнолицым! Из двух, друг в друга смотрящих, зеркал Глядели сонмы призраков сплетенных, Как бы внезапно стихнувший кагал. Все тот же образ, полный дум бессонных, Дробился там, в зеркальности, на дне, Меняясь в сочетаньях повторенных. Сомнамбулы тянулись к вышине, И каждый дух похож был на другого, Все вместе стыли в лунном полусне. И к Дьяволу я обратился снова, В четвертый раз, и даже до семи: «Что ж, отыскал?» Но он молчал сурово. Умея обращаться со зверьми, Я поманил царя мечты бессонной: «Ты хочешь душу взять мою? Возьми». Но он стоял как некий бог, склоненный, И явственно увидел я, что он, Весь белый, весь луною озаренный — Был снизу черной тенью повторен. Увидев этот ужас раздвоений, Я

простонал: «Уйди, хамелеон! Уйди, бродяга, полный изменений, Ты, между всех горящий блеском сил, Бессильный от твоей сокрыться тени!» И страх меня смертельный пробудил.

ХИМЕРЫ

Высоко на парижской Notre Dame Красуются жестокие химеры. Они умно уселись по местам. В беспутстве соблюдая чувство меры, И гнусность доведя до красоты, Они могли бы нам являть примеры. Лазурный фон небесной пустоты Обогащен красою их несходства, Господством в каждой — собственной черты. Святых легко смешаешь, а уродство Всегда фигурно, личность в нем видна, В чем явное пороков превосходство. Но общность между ними есть одна: Как крючья вопросительного знака, У всех химер изогнута спина. Скептически произрастенья мрака, Шпионски-выжидательны они, Как мародеры возле бивуака. Не получив ответа искони, И чуждые голубоглазья веры, Сидят архитектурные слепни,— Односторонне-зрячие химеры, Задумались над крышами домов, Как на море уродливые шхеры. Вкруг Церкви, этой высшей из основ, Враждебным станом выстроились зданья, Берлоги тьмы, уют распутных снов,— И Церковь, осудивши те мечтанья Сердец, обросших грубой тканью мха, Развратный хаос в мире созиданья,— Где дышит ядом каждая кроха,— Воздвигла слепок мерзости звериной, Зеркальный лик поклонников греха. Но меж людей, быть может, я единый В глубокий смысл чудовищ тех проник, Всегда иное чуя за картиной. Привет тебе, отшедший мои двойник, Создатель этих двойственных видений. Я в стих влагаю твой скульптурный крик. Привет вам, сонмы страшных заблуждений! Ты — гений сводни, дух единорог, Сподручник жадный ведьмовских радений. Гермафродит, глядящий на порок, Ты жабу давишь в пытке дум бессонных, Весь мир ты развратил бы, если б мог. Концы ушей, продленно-заостренных, Стоят, как бы заслышавши вдали Протяжный гул тобою соблазненных. Колдуний новых жабы привели. Но ты уж слышишь ропот осужденья, Для вас костры свирепые зажгли.