Будни добровольца. В окопах Первой мировой

Кёппен Эдлеф

Чего ждет Буссе? Лучше бы командирам орудий разрешили поднимать их на высоту по собственному приказу.

Ага, четвертое пошло!

Только бы дальше!

Шальной снаряд вдруг устраивает глупую шутку – падает прямо в ноги лошади Буссе. В полуметре от него. Тс-с-с-с… Все поднимают головы. Буссе конец… Ну, а где взрыв?.. Раздается булькающий глухой звук, словно отрыжка. Болванка – не разорвалась. Вот свинота!

Лицо у Буссе всё белое, лоб и щеки блестят жирным блеском.

– Последнее орудие здесь! – кричит фон Шторк.

Потери?

Нет.

Ни у нас, ни у лошадей ни единой царапины.

Вот так бы и дальше!

Без потерь? Ах. Это бессмысленное совпадение. Опасность – бессмысленное совпадение, спасение – бессмысленное совпадение. Совершенно непонятно, почему без потерь, если всем пришлось пройти через огонь и стоять ждать посреди огня. Это уму непостижимо.

Размышления прерваны:

– Батарея, налево – марш!

Через лес. Прямо на высоту. Бог мой, это полная херня! Сюда! Яма на яме в пыльном перемолотом песке, так что орудия качаются и временами едут на одном колесе.

Давай галопом; валятся деревья, с искрами и треском. Канонирам – стоять. Скорчились на сиденьях. Глаза закрыты, подбородок на груди.

Чертов грохот. Этот жуткий стон и разрывы в воздухе. Дурно делается – так удушающе воняет серой.

Лошади скользят почти на животах, тянут.

Вершина высоты достигнута.

Двигаемся сквозь березовый лесок. На его краю, лицом к противнику, стоит унтер-телефонист, высланный вперед батарейным командованием.

– Батарея, стой! Снимай с передков!

Прочь с орудий, отвязать стволы, очистить подсумки на передках от барахла, одеял, пожитков и прочего хлама.

Приказ по передкам: укрыть на краю деревни, где угодно. Лошадей не распрягать. Холлерт принимает командование. Живо!

7

Несмотря на то что враг кругом, вот уже 20 лет «Мирролиновое мыло» остается всё тем же знаменитым уникальным мылом для ухода за кожей – дома и в полевых условиях. 55 пфеннигов за пачку, продается везде.

(«Вюрцбургер Генераль Анцайгер», 28 апреля 1915 г.)

8

Батарея выстроена в линию, от одного орудия до другого тридцать шагов. Низенькие березы обеспечивают хорошую защиту от разведки с самолетов.

Наблюдательный пункт в пехотном окопе. Телефон к огневой позиции уже провели. Буссе соединяют с капитаном. Мозель:

– Мрачновато, а? Потерь нет? Ну и славно, Буссе. Здесь впереди сейчас тихо. Пехота даже не думает атаковать. Я сейчас на позицию. Пришлите телефониста, дежурного на ночь. И вот еще: запрещаю любые шанцевые работы на батарее. Понимаете? Нет, окапываться нельзя. В общем, не копать никаких ям, никаких укрытий. Самолеты здесь, похоже, работают чертовски усердно. А нам себя выдавать нельзя. Хорошо.

Добровольца Рашке командировали в траншею телефонистом.

Он прощается с товарищами. Это всё довольно необычно, так что его все подначивают. Пожимая ему руку, Райзигер (они приехали на передовую в одной партии) говорит:

– Святые небеса, доктор, вы так торжественны.

На губах Рашке застыла улыбка. Он поворачивается, говорит «ага» и уходит.

Когда капитан прибывает на позицию, уже темно. Орудийные расчеты присели в ряд на корточки, завернувшись в одеяла. Холодно. Кроме того, есть охота. Но где тут возьмешь поесть?

Капитан идет от орудия к орудию. «Есть у кого хлеб?» – «Нет». Что-то должно произойти. Мозель отправляет унтера вниз, к подножию высоты. Пусть найдет передки и прикажет вахмистру Холлерту, чтоб сюда немедленно подняли хлеба и что-нибудь горячее.

Хоть какое-то утешение.

Огонь противника оборвался. Позади, в полях, уже давно не раздавалось ни одного разрыва. Так что Холлерту всё видно отсюда. Внизу еще может быть пехота, можно у них что-то одолжить.

Да уж. Спустя какое-то время прибывают двое ездовых. Волокут мешок хлеба и две кастрюли с какао. Капитан лично следит, чтоб делили поровну.

– Что ж, парни, ешьте и постарайтесь поспать. Вахта не нужна. Телефон занят. Вы сегодня вели себя прилично. Надеюсь, завтра всё будет так же.

Настроение хорошее. Закутываешься после еды поплотнее и прижимаешься к соседу. Некоторые уже спят. Прекрасная ночь. Полная луна. Нежный ветерок среди березок. В какой-то момент над позицией появляется самолет. Француз, судя по звуку мотора. Должно быть, очень высоко. Звучит оно дружелюбно, это пение.

В остальном почти полный покой. Даже впереди, со стороны окопов. Порой хлопает ручная граната. Но это ни на кого не производит впечатления.

Капитан ходит туда и обратно позади орудий вместе с Буссе и Шторком. Они болтают и смеются, словно на маневрах. Наконец садятся под толстым деревом. Разговор умолкает.

Когда около трех ночи начинает светать, в батарее снова движение. Капитан зовет Райзигера. Отводит в сторону:

– Райзигер, только что сообщили, что Рашке убит. Пойдемте со мной. Идем на пункт. Прихватите провода, чтоб держать связь с батареей при любых обстоятельствах.

Рашке убит? Доктор Рашке убит? Первый доброволец?

Райзигер сглотнул. Рашке убит. Поразительно. Это ж была такая тихая ночь. Только пара ручных гранат. Пара винтовочных выстрелов. Под это можно было спокойно заснуть. И вот кого-то всё же настигло. Поразительно.

– Да, ручная граната. Умер мгновенно.

Райзигер слышит это, принимая от унтера-телефониста моток кабеля.

– Жалко, отличный был парень, – говорит унтер. Потом дает Райзигеру изоленту. – Да, это всё быстро. Бум – и нет тебя… Ну, Райзигер, пойдемте. Капитан уже отбыл. Смотрите не подставляйтесь. Я только что слышал утренний рапорт пехоты: семнадцать убитых. Да уж.