Будни и мечты профессора Плотникова (сборник)
Шрифт:
— Правильно мыслите, батенька. Не уживутся машина с деревом, а паруса с железом. Может, когда и вспомнят о них, а пока… Отплавал свое «Гром». Вернемся из кругосветного, и придется вам, Никитушка, переучиваться. Вы уж не серчайте за фамильярность… А мне поздно, спишусь на берег, буду в Ялте розы разводить!
— Глеб Сергеевич, голубчик! — Не выдержал молчавший до этого вахтенный офицер. — Побойтесь бога! Грешно вам говорить такое. С вашим-то опытом…
— И то верно, Петр Петрович, — не стал возражать Ханевский. — Старый конь борозды не испортит, обо мне сказано, так ведь? Ну, спасибо на добром слове! Вот что, мичман, сходим-ка мы с лейтенантом
— Ну, что вы, Глеб Сергеевич… — смущенно выдавил Анненков.
— Будет вам, батенька! Ни пуха ни пера! А в случае чего кликните!
— Слушаюсь, господин капитан! — уже тверже ответил Никита.
Он понимал, что никаких команд скорее всего не понадобится: курс прежний, небо чистое, ветер ровный, под килем невообразимая глубина, со всех сторон безбрежный океан… Но молодой мичман и не преуменьшал ответственности, потому что на море может случиться всякое…
Отсюда, с мостика, все виделось иначе — полнее, острее, глубже. И горизонт отодвинулся, и даль стала еще неогляднее.
— Так держать! — крикнул он без особой надобности, просто не мог оставаться в бездеятельности.
Рулевой тотчас отозвался:
— Есть, так держать!
Начало быстро темнеть. Сумерки в тропиках коротки. Миг, и высыпали звезды, крупные, яркие, зыбко мерцающие на плотном, матово-черном небе. Вода вокруг клипера фосфорически засияла, словно сам Нептун подсвечивал ее из глубины.
— Чудно-то как, господи! — прошептал юноша, охваченный благоговейным восторгом.
Ему захотелось то ли петь, то ли молиться. Он даже попробовал прочитать молитву, но ее слова, бездумно произносимые с детства, показались ему неискренними и невыразительными. Никита ужаснулся этой мысли, но ничего не мог с собой поделать. «Боже святый, боже бессмертный, помилуй нас…» — повторял он, насилуя себя, но сдвинуться с мертвой точки так и не удалось.
Очарование тропической ночи было каким-то греховным, сродни соблазну. И уж, во всяком случае, колдовским — не от того ли не шла на ум молитва?
Окружающее утратило для Никиты черты реальности. Он как бы перенесся в мир волшебной сказки, где не следовало поражаться чудесам. Ночь, океан и звездное небо — это ли не сказка? И еще слезы на глазах, гулкие и частые удары сердца…
«Чудно-то как…»
Неожиданно Никиту охватило оцепенение: он не мог ни пошевелить рукой, ни вскрикнуть. Даже сердце, казалось ему, перестало биться, а дыхание остановилось. Сознание же не только не померкло, но, напротив, странным образом возвысилось над ним силой абстракции, несвойственной ему ранее. То, что увидел он, в иное время потрясло бы его, а возможно, лишило рассудка. Теперь же воспринималось как должное.
Океан, а вместе с ним и «Гром» растворились в сгустившемся небе. Оно было всюду, а звезды — мозг Никиты машинально отметил эту особенность — уже не мерцали, а светили остро и холодно, омертвели, их россыпь не имела ничего общего с хорошо знакомой картой звездного неба. И на фоне чужих созвездий проступили контуры невиданного корабля. В том, что это корабль, Анненков не усомнился ни на мгновение, хотя ничто не напоминало в нем известные мичману корабли: конический, с тусклым металлическим корпусом и множеством разновеликих надстроек, он выглядел как средоточие уродства. И только похожие на крылья гигантской бабочки серебряные паруса перекликались изящными очертаниями с парусами «Грома».
Корабль
И вот уже звезды ожили, замерцали. Заплескались за бортом волны, вода вновь зажглась фосфорическим блеском, загудели умолкнувшие было снасти…
Никиту охватил ужас. Что это: кошмарный сон, наваждение, дьявольский соблазн? Он размашисто перекрестился и, как заклинание, пробормотал фразу, много раз слышанную в детстве от бабушки:
— Страшен сон, да милостив бог!
Сразу же полегчало. Он встряхнулся и успокоенно крикнул звонким мальчишечьим голосом:
— Так держать!
Разве мог предположить мичман флота российского, что триста лет спустя его потомок-близнец Никита Анненков, младший штурман гравилета «Гром», с таким же немым изумлением будет взирать на обзорный экран, где в океанских волнах под звездным небом Атлантики восстанет из давно минувших времен красавец-клипер с гордо реющим Андреевским флагом.
Но и этот Никита Анненков воспримет увиденное как наваждение. Однако мнемокристаллы зарегистрируют видение, и синклит ученых объяснит его реликтовой космической аберрацией, сдвинутым во времени миражем. Откуда знать им, что еще через тысячу лет второй потомок-близнец и третий по счету Никита Анненков — выдающийся молодой мыслелетчик — осуществит свою давнюю мечту: совместит в одной точке две разные проекции пространства-времени…
ЗАПАХ ВАНИЛИ
У меня хватит ума держать язык за зубами. Ведь в то, что произошло со мной, не поверит ни один материалистически мыслящий человек!
Мистик, напротив, пришел бы в восторг, раструбил всем и вся. Взял бы на вооружение. Как раз этого я и не допущу. Ведь существуют реалии, хотя и не имеющие ничего общего с чудом, но пока еще непосильные для нашего мозга. Такова сама жизнь. Можно осмыслить ее частности, целое же непостижимо. Раньше я так не считал. Теперь убежден в этом.
Итак, в двадцать седьмом часу нуклонного времени я раздавил предохранительную пластинку и коснулся сенсора. На табло забегали огоньки, машина загудела, осмысливая информацию. Должно было пройти ровно тридцать минут — достаточно, чтобы передумать. Но я не передумал и во второй раз тронул сенсор.
Пляска огоньков усилилась, гудение стало громче. Машина словно предупреждала: «Опомнись, что ты задумал!» За бортом бушевала солнечная корона, обрушивая на жаропрочную обшивку капсулы турбулентные потоки плазмы. Система охлаждения работала на пределе — малейший сбой, и неминуема гибель. Но быть испепеленным слишком банально. Я выбрал для себя другой конец, и до него оставалось полчаса. Разумеется, нуклонного времени, а оно, как известно, еще более быстротечно, чем звездное, солнечное, эфемеридное или атомное.
Нелегко уходить в небытие. Тридцатиминутные интервалы и троекратное прикосновение к сенсору исключают непродуманный шаг: ведь он может быть вызван вспышкой отчаяния. Мое же решение не было скоропалительным. Я долго размышлял, прежде чем его принять, и вовсе не досадовал на ритуал с сенсором: часом раньше, часом позже — какая разница?
Шли последние секунды. Рука в третий раз потянулась к сенсору. Стоило запоздать, и произошел бы сброс на нуль. Тогда пришлось бы все начинать заново. На нерешительность и рассчитаны дубли: секунда в секунду — так можно действовать, лишь сохраняя холодный рассудок.