Будни и мечты профессора Плотникова
Шрифт:
Вот почему "чистая наука" нередко по уши проваливается в грязь. Это она породила атомную бомбу, лазерное оружие, бинарный газ... Войны сопровождают человечество на протяжении всей его истории. Но у Тамерлана не было атомной бомбы! Даже воспользовавшись всем богатством знаний своей эпохи, он не смог бы уничтожить жизнь на Земле. А современный маньяк, пусть и уступающий интеллектом Тамерлану, может, была бы у него власть!
"Ученый сделал открытие, - думал Плотников, - внес вклад в общечеловеческую сокровищницу знаний, для которой не существует ни границ, ни замков. Ее единственный законный владелец - человечество.
Все же Алексей Федорович верил, что здравый смысл восторжествует, что кладовые оружия опустеют, и наука станет, наконец, по-настоящему чистой. Такое время наступит, обязательно наступит! Люди вырвут с корнем ядовитую поросль атомных грибов. Но сделать это ой как нелегко! И возможно, многие поколения будут расплачиваться за легкомыслие предков.
* * *
"Морями теплыми омытая, лесами древними покрытая..." - пели мы с Ленькой. Вернее, он пел, а я подпевал. У меня безобразно сиплый голос и... абсолютный слух. Поющая во время застолья компания доводит до головной боли. Ленька же с детства обожал петь. Голосом природа его не обделила, а вот слухом... Он провалился на вступительном экзамене в консерваторию и с горя подал заявление в самый непрестижный вуз - гидрокосмический институт. Туда шли исключительно неудачники, к числу которых принадлежал и я: мне крупно не повезло в одном деле...
На первом курсе эксплуатационного факультета мы подружились. Я пятью годами старше, но, если верить тестам, у нас идеальная психологическая совместимость. Это действительно так, иначе я бы не выдержал и минуты его пения, в котором все диезы были бемолями, а бемоли диезами.
Но подпевать ему с моим-то голосом!
– На кой тебе это?
– спросил я Леньку.
– Ори, если хочется, а меня уволь. Вот был бы дуэт, курам на смех!
– Кур не тронь, - подумав, сказал Ленька.
– Куры занесены в Красную книгу. Их съели предки, чьи творческие успехи породили нашу профессию. Но дело не в курах и не в предках.
– В чем же тогда?
– В воспитании воли. Если ты выдержишь мое пение, я - твое, и мы наше, значит, сам черт... Нам тогда море по колено, вынесем все, что угодно судьбе и начальству. Согласен?
Я решил, что в этом есть резон.
И вот мы поем наивную, трогательную песню, которая была в моде лет двести назад...
"...Страна родная, Индонезия, твой образ в сердце мы храним..."
Ни я, ни Ленька не бывали в Индонезии. И никогда не побываем. Нельзя нам туда: мечта должна остаться мечтой. Для нас это сказочная страна, поросшая непроходимыми лесами, где пылают цветы, а по берегам растут пышные пальмы. Страна-идиллия, страна-утопия, не существующая в действительности, как не существует легендарная Атлантида. Хотя, в отличие от Атлантиды, она обозначена на картах.
Мы любим нашу песню, потому что грусть переплетается в ней с бесшабашной веселостью, непритязательность с философичностью, национальный колорит с общечеловеческой любовью к Земле. Нами движет ностальгия по лесам, некогда плодородным, а ныне разъеденным кислотными дождями полям,
Оттого старая песня о сказочной Индонезии стала нашим с Ленькой гимном.
– Почему растранжирили богатство, принадлежавшее не только им, но и нам?
– вырвалось у меня.
"...Тебя лучи ласкают жаркие, тебя цветы покрыли яркие, и пальмы пышные раскинулись по берегам твоим..." - продолжал тянуть Ленька.
– Нет, ты скажи, почему мы должны расхлебывать кашу, которую они заварили?
– Расхлебывают не кашу, а щи!
Для своего возраста Ленька чертовски рассудителен. Я разозлился по-настоящему.
– Торчим на дне Марианского желоба. А над нами одиннадцать километров воды...
– Не забудь атмосферу, двадцать тысяч километров водородной короны, да еще сто пятьдесят миллионов километров до Солнца, - съязвил Ленька.
Это он умеет.
– Превратили Солнце в печь для сжигания мусора!
– Один фантаст двадцатого века написал повесть "Мусорщики планеты". Всё как есть: захламленный космос, подводные свалки ядов и радиоактивных отходов.
– Вот видишь, даже фантасты...
– Не только фантасты, - перешел на серьезный лад Ленька.
– Экологи убеждали, физики предостерегали. Сам знаешь...
– А в итоге обшариваем глубочайшие впадины Мирового океана, куда сбрасывали контейнеры с радиоактивными отходами, не задумываясь о будущем; мол, потомки сами о себе позаботятся, коли приспичит. И мы ищем иголки в стоге сена, - сетовал я.
– Находим и отправляем прямо со дна в солнечное горнило!
И впрямь, странная у нас профессия. Под водой мы гидронавты, в околосолнечном пространстве - космонавты. Наш большегрузный корабль в родстве и с батискафом "Триест" швейцарского ученого Пиккара, который первым достиг дна Марианского желоба, где мы сейчас ведем поиск, и с гагаринским "Востоком".
– А что остается делать!
– воскликнул, помолчав, Ленька и перевел разговор в другое русло.
– Один фантаст двадцатого века...
Мой друг большой любитель научной фантастики и по нескольку раз в день поминает то одного, то другого "фантаста двадцатого века".
– Почему именно двадцатого?
– спросил я как-то.
– Потому что в нашем двадцать втором исполнилось многое из того, что было фантастикой в двадцатом. И хорошего и плохого...
Вот и теперь он оседлал своего конька:
– Один фантаст двадцатого века написал прекрасный рассказ "Космонавт"...
– Знаю. Рэй Брэдбери. Ты уже сто раз... Жена космонавта думала: "Если погибнет, возненавижу звездное небо и не смогу смотреть на звезды". А его корабль упал на Солнце. Не бойся, с нами этого не случится.
– Кто знает, - сказал Ленька.
– Уж лучше упасть на Солнце, чем торчать в Марианском желобе, пошутил я.
Неуклюжая получилась шутка.
Марианский желоб - глубочайшая впадина в Тихом океане, протянувшаяся на полторы тысячи километров. Словно сам Посейдон проложил гигантскую борозду с крутыми склонами и плоским дном шириной от одного до пяти километров. А потом зачем-то разделил ее порогами на несколько частей депрессий.