Будни и праздники
Шрифт:
— Сядь.
Степка, глаза которого еще полнились слезами, поспешно опустился на краешек жесткого топчана. В ту же секунду плащ-палатка сдвинулась с места и в проем двери шагнул бывший разведчик, затем штрафник, а ныне первый номер пулеметного расчета Алфирий Штапов, из-за непривычного имени всеми называемый Олифой. Был он не молод — лет под сорок, коренаст, с неровной белесой челкой, которую приминала комсоставская ушанка. Шапкой Олифа гордился.
— По вашему приказанию явился, — в обычной
— Является нечистая сила, — машинально поправил комбат, явно занятый другими, мыслями. — Солдат прибывает…
И стремительно поднялся.
— Товарищи бойцы Красной Армии, слушайте приказ! — с торжественностью, изумившей Филя, произнес он, отчетливо выговаривая каждое слово.
Степка вскочил, торопливо протянул руки по швам, прижал каблуки, носки развел в стороны. Олифа, независимо подбоченясь, встал рядом с ним.
— …от имени партии и правительства, а также являясь командиром вверенного батальона, ставлю перед вами боевую задачу.
Комбат облизнул губы, чуть помолчал.
— Ввиду отхода подразделения на заранее подготовленные позиции с целью избежания грозящего окружения, вам надлежит остаться на данном участке обороны, чтобы создать видимость наличия батальона… И путем огня, а также других боевых действий, ввести в заблуждение вражеского противника. Родина не забудет вашего поступка!.. Вольно.
Командир батальона рухнул на консервный ящик и, перекосившись, стащил с ноги сапог.
— Ух, разъедрит его в троебожие! — скрипнул зубами он, а потом совсем тихо добавил: — Слышь, Степка. Обувку мне раздобудь… Чую, в этих сапожонках не дойти.
— Откуда же ее взять? — вслух подумал Филь, ошеломленный и комбатовским приказом, и незнакомо мягким звучанием его голоса.
— С кого-нибудь из вчерашних сыми, — прикрыв веками глаза, посоветовал комбат.
Близким разрывом землянку закачало, будто разваливая на куски. Комбат смахнул осыпавшуюся на него пыль, судорожно чихнул и добавил уже привычное степкиному слуху:
— Командиров ко мне! Оба покудова можете быть свободными. Готовьтесь к выполнению данного приказа…
…Филь вытащил из-под топчана вещевой мешок, развязал тесемки. В мешке лежала пара ненадеванных байковых портянок, коричневый обмылок, выстиранное и самолично укороченное в штанинах теплое белье, два снаряженных диска к автомату и еще что-то, завернутое в белую тряпицу.
Развернув ее, Филь осторожно извлек комсомольский билет. К нательной стороне степкиной гимнастерки был пришит потайной карман, куда в трудные минуты упрятывался неприкосновенный запас махорки. В него-то, бережно подержав в пальцах, Филь, сопя, вложил комсомольский билет, а следом — письмо из родной деревни. Затем вытряхнул на топчан диски для ППШ, завязал вещмешок и сунул его на прежнее место…
Выйдя из землянки, Степка столкнулся с комбатом, который
— Рикошетом задело, — отвечая на тревожный вопрос степкиных глаз, объяснил он. — Ничего! До свадьбы заживет…
И распорядился:
— Получайте с Олифой пулеметы «Максим» и «Дегтярев», полный боезапас. А также гранаты — в неограниченном количестве.
Глухой ночью, в час, когда даже петухи, сморившись, замолкают на какое-то время, батальон бесшумно снялся с позиций, бесконечные недели поливавшихся потом и кровью…
Последним уходил комбат. Он долго смотрел на Филя неразличимыми в темноте глазами, глухо произнес доселе неслыханное:
— Прощай, Степа! От сердца, с мясом тебя отдираю… Потому — надо. Извини, ежели что…
Передохнув, закончил:
— Держись, брат! Момент, сам знаешь, какой… Теперь вы со Штаповым есть спасение всего батальона…
Он вроде хотел обнять Филя. Но, сделав рукой движение — как бы козырнув — ушел в ночь…
Привалившись к стене хода сообщения, Алфирий Штапов курил в рукав, сдвинув щетинистые брови.
«Максим» был установлен в окопе с бруствером, тщательно замаскированным квадратиками свянувшего дерна. Олифа заранее налил в кожух воду, вставил ленту. Сейчас она серела плоской змеей, начиненной черными патронами. Олифа затушил цигарку, встал к пулемету, повел стволом вправо-влево. Затем, аккуратной кучкой сложив гранаты, от нечего делать направился к ручному пулемету, который был установлен метрах в ста пятидесяти от «Максима».
Олифа погладил его шершавый на ощупь стальной ствол, придвинул коробки с дисками, разместил гранаты. «Где его, обормота, носит?» — с нарастающей злобой подумал о Филе, с которым расстался в суматошной тишине, сопутствовавшей уходу батальона.
И сразу увидел Степку, идущего по траншее со стороны комбатовской землянки.
— Кому теперя портки стирать будешь, прислужник? — усмешливо поинтересовался Олифа, хотя и почувствовал благостное облегчение от появления напарника.
Как большинство строевых солдат, он считал ординарцев холуями-дармоедами, а потому симпатии к ним не испытывал. Но Филь, одернув бушлат, обыденно сказал:
— Рубать будешь? Я картохи в землянке спек… Соли только нема. Всегда имею, а нынче — как на грех!
Они молча пожевали несоленую картошку, с осторожностью покурили. Филь встал.
— Однако, давай распределяться… Какой пулемет возьмешь?
— Чего-о? — немедленно вскипел Олифа. — Вот он — мой природный станкач! Ишь ты, «ка-акой»…
Уставившись на Степку издевательским взглядом, он скорчил физиономию, изображая его круглое лицо. Филь удивленно заморгал светлыми ресницами. Безмолвное непротивление охладило негодование Олифы.
— Оглобля! — ниже тоном заключил он.