Будущее
Шрифт:
Снаружи что-то ухает, стол подпрыгивает, и с низких перекрытий прямо в варево сыпется пыль. Варвары вскакивают со своих мест, хватаются за тусклые зазубренные сабли, один открывает в потолке люк – внутрь хлещет свет. Репортер щурится, чешет неопрятную бороду, достает из зарослей что-то живое, давит его ногтем. Эффект присутствия есть. Корреспондент и сам выглядит, как один из этих дикарей. Этому человеку хочется верить. Тот, что выглядывал, машет рукой и возвращается за стол. Бородач оборачивается ко мне и продолжает.
«Страна экспортировала вакцину в огромных
Один из варваров, услышав знакомое слово, сует мне в нос обрывок флага: символическое изображение дракона, пожирающего свой хвост. Потом плюет на дракона, швыряет его на пол и топчет, изрыгая на своем корявом наречии ужасные проклятия, состоящие сплошь из «р», «ш» и «ч». Репортер сочувственно смотрит на дикаря, давая ему высказаться, потом снова поворачивается к объективу.
«Сегодня средняя продолжительность жизни в России – тридцать два года. Но эти люди убеждены, что страной до сих пор управляют те же лидеры, что и четыреста лет назад», – заключает он.
Занимательно.
Нет, правда, занимательно.
ОТРЫВОК 14 – Казнь
Черный зал с высоким потолком; стены не крашены, а словно закопчены, и потолка не видно. Пол завален всевозможными отбросами, сложенными в огромные кучи.
Темнота в зале замешана на смраде, воздух густой и неподвижный. Здесь нет ни освещения, ни вентиляции: люди не должны тут появляться, им тут делать нечего.
Но они тут: восемь человек в странных одеждах с капюшонами, вместо собственных лиц – одно на всех, чужое. На этих восьмерых белые маски с прорезями для глаз – лицо статуи древнего божества, прекрасное холодной бесполой красотой и юное бесконечной молодостью мрамора. Стоят они кругом.
А в середине круга на полу лежит девятый человек. Совершенно голый, связанный, он извивается, старается освободиться, но его стреножили слишком крепко. Все, что удается голому – привстать на колени, поползти вдоль круга, умоляя, хныча, пытаясь приникнуть, пристать хоть к одному из восьмерых. Но каждый ударяет его ногой в грудь, отталкивая от себя.
– Я ошибся… Ошибся… – бубнит голый человек. – Я нарушил, я знаю, что нарушил, что осквернил… Но вы ведь не должны… Не обязаны! Вы
– Безбрачие – главный из наших обетов, – говорит одна из масок; любая из масок. – Ты потерял чистоту. Жил с женщиной. Лгал нам.
– Она меня соблазнила. Совратила. Я не виноват. Эта блядь! Эта ведьма…
– Ты макнул в грязь, в дерьмо, нас всех, Базиль. Ты знаешь, у нас только один способ отчиститься.
– Не надо, Эл! Не надо!
– Мы просто сделаем то, что обязаны сделать.
– Я исчезну. Исчезну. Вы скажете, что избавились от меня, а я клянусь, что больше никогда не появлюсь тут. Во всей Европе никогда не появлюсь! Никогда!
– Мы не имеем права, ты знаешь это, Базиль.
– Даниэль! Антон! Пожалуйста!
– Прекрати, Базиль.
– Виктор! Йозеф! Хоть ты… Ты скажи… Бен! Бен!
– Все, хватит цирка. Пора.
– Ян! Ян! Ян! Где ты? Ты же знаешь… Ты же не можешь, как они?!
– Держите его. Даниэль, Йозеф.
– Нет! Нет-нет-нет!!! Аааа!
– Держите его! Выскальзывает! Алекс, Бернар!
– Все, отхватил. Черт, кровищи…
– ААААА!!! Суки! С-су-уууки!
– Ну, вот. Погоди, это еще не все. Открой рот! Рот открой! Нажми ему там сбоку!
– Ауууаыыыяяя….. Мммммыуу…
– Вот так. Черт. Вот так. И жуй его теперь. Жуй свой...
– Аааа! Аааа! Ммммм!
– Поднимай его!
Вдоль стены в полу идет ряд прямоугольных углублений. Каждое – три метра в длину, два в ширину и два в глубину, похожие на саркофаги. Над каждым – открытая стеклянная крышка, каждый наполнен какими-то отбросами, помоями. Голого человека, перемазанного красным, вопящего и мычащего, подхватывают на руки четверо, волокут к саркофагу и швыряют небрежно, как мертвеца, внутрь.
Голый человек пытается сесть на помойной куче, но прозрачная крышка опускается на него неумолимо, давит его вниз, к мусору, к гнили, и укладывает-таки. Как ему там жутко, должно быть, как тесно! А потом из утробы саркофага раздается глухое, низкое жужжание – страшный звук, ни с чем не сравнимый. Он разгоняется, разогревается, становится выше – и вдруг стенки начинают сходиться, и все, к чему они прикасаются, словно исчезает, превращается в мельчайший прах, в невидимую труху, в пыль. Стенки подползают неумолимо к дергающемуся, крутящемуся человеку с абсурдным, страшным кляпом во рту, дотягиваются сначала до его стоп – и он выкручивается столбом, бьется лбом с размаху о стеклянную крышку – совсем неслышно – а потом с другой стороны дело доходит до его макушки, и Базиль успокаивается, а еще через пару секунд он уже ничем не отличается от той груды, на которой лежит.
– Мы сделали, то что были должны сделать! И впредь будем делать так же! – взволнованно, хрипло говорит одна из масок; любая из масок.
Мне кажется, что черные ее пустые глазницы обращены на меня.
Я хочу проснуться и не могу.
ОТРЫВОК 15 - Часы
И меня провожают в правый неф. Но по пути я задерживаюсь у больших астрономических часов двадцати метров в высоту.
– Наша гордость, – говорит метрдотель.