Будущий год
Шрифт:
Бирюков инстинктивно бросился на асфальт. Мысль работала четко, но бесцельно и отрешенно. Выстрелит ли снайпер в лежачего? Сколько нужно времени, чтобы перезарядить ружье? Может быть, стоило бы забежать в ближайший подъезд? Или доползти до него? Это в ушах зазвенело или после выстрела послышался женский крик?
Но женский крик слышался уже в подъезде. Оттуда выбежала Людмила, вцепилась в его пиджак и втащила Бирюкова в подъезд. «Вы полежите здесь, а я сейчас помощь скорую вызову», — вся колыхалась она. Бирюков поднялся на ноги и сказал,
— Отдай ружье.
— Ты стрелял?
— Не стрелял я! Отдай ружье!
— Ты зачем в деда стрелял?
— Он у меня ружье отнял. Отдай ружье!
— Кто тебя стрелять учил?
— Он… Сеняк…
— Какой синяк?
— Дед Сеняк…
Бирюков сообразил, что «Сеняк» происходит от «Сени». Денёк был записан «Семеновичем». Дед усыновил его.
— Где он учил тебя стрелять?
— Мы на пустырь ездили.
— Зачем же ты в людей стрелял?
— Дед заболел, и мы больше на пустырь не ездили.
— И что же?
— Дед на процедуры ходил, а я начал упражняться, чтобы не разучиться…
— И ты начал в людей стрелять?
— Сперва стрелял в кошек, в собак…
— А потом?
— Потом подумал, что в людей лучше.
— Как лучше?
— Сеняк говорил: стрелять их надо, они предатели.
— Кто предатели?
— Все они. Они предали тех, кто стрелял.
— И в Митрофанова ты стрелял?
— Я стрелял.
— Упражнялся?
— Противный он. Сеняк все говорил: я его пристрелю. Он хочет у нас квартиру оттягать и со Смакой спать. А я сам со Смакой спать хочу!
— Кто такая Смака?
В комнате послышался громкий всхлип.
— Она, мамка, — буркнул мальчишка, и Бирюков удивился, до чего он похож на свою мать: такой же пухлый, голубоглазый, но низкорослый, как дед.
— Ты что же, с матерью спал?
— Спал, когда маленький был. А потом с ней Сеняк стал спать.
— А дед знал, что ты собираешься в Митрофанова стрелять?
— Он все собирался сам в него стрелять. Все обещал, а не стрелял. А я взял и выстрелил…
— Деду ты об этом сказал?
— Он сам догадался. Отнял у меня ружье и пошел со Смакой спать. Сам пел: «Наши жены — ружья заряжены», а у меня ружье отнял. Ну, ничего, я нашел ключ, отпер шкаф и в него выстрелил.
— В деда?
— Он у меня ружье отнял… Он все равно скоро помер бы…
— И ты убил деда?
— Нет, не убил… Это не называется «убил»,… Сеняк говорил: безнадежно больных надо усыплять. А смертельно раненых товарищей он сам пристреливал…
— Зачем же ты в своих товарищей стрелял? Из пятого «Б»?
— Они надо мной смеялись.
— А в мать ты мог бы выстрелить?
—
— А тебя он тоже учил?
— Нет, меня он стрелять учил. Только ружье отнял. Сам же говорил: человек с ружьем. Еще песню пел.
— Какую песню?
Мальчик выпрямился во весь свой маленький рост и громко запел:
Наш паровоз, вперед лети, В коммуне остановка! Другого нет у нас пути! В руках у нас винтовка!— Других песен ты не знаешь?
— Не знаю и знать не хочу. Отдай ружье!
— Меня хочешь пристрелить?
— И пристрелю! Выйду из колонии и все равно пристрелю. Так и знай!
Бирюкову стало жутко. Ему нередко в отчаянье угрожали изобличенные преступники, но что такое были их угрозы в сравнении с беспощадными голубыми глазенками этого вольного стрелка!
— Слушай, — сказал Бирюков, — ты знаешь, что в людей нельзя стрелять?
Голубые глаза широко раскрылись от удивления.
— Как нельзя? — спросил мальчик.
— Нельзя, нельзя… Тебе что же, никто этого не говорил?
— Никто, никогда. Все стреляют. И по телевизору, и в кино. А тех, кто не попал, расстреливают. Вот я не попал в тебя, и ты отнял у меня ружье. Ты бы расстрелял меня, но я еще маленький. Вот вырасту и пристрелю тебя.
Бирюков не знал, что сказать. Мальчик смотрел на него торжествующе:
— Да, да! Все равно пристрелю тебя когда-нибудь, так и знай.
И негромко, уверенно рассмеялся.
Калинка-малинка
Женя слышала, как Серго продирается сквозь колючие заросли, и подумала: зачем он так напролом, там ползком надо, весь поцарапается. Ей не хотелось вставать с жесткой, теплой земли. Вокруг сидели собаки и смотрели на нее в привычном ожидании. Женя вспомнила, как она стеснялась при них в первый раз, да и Серго стеснялся. «Тореадор, смелее», — донеслась мелодия клаксона с шоссе. Такие клаксоны давно уже вошли в моду, и владельцы машин сигналили звуками музыкальной классики или популярных песен. Делали они это подчас без всякой нужды, упиваясь искусством для искусства. Женя не знала классических опер, но мелодиями подсознательно наслаждалась.
Часа в три дня Серго заказал тарелку борща в придорожной столовой, где Женя мыла посуду. Потом она выходила выливать помойное ведро и видела, что тощий чернявый парень все еще сидит на скамейке под запыленным платаном. Проходя мимо него, Женя замедлила шаг. Парень поднял глаза и попросился переночевать. Женя ответила, что ночевать у нее негде. Парень промолчал, но когда она снова проходила мимо, он повторил свою просьбу На этот раз промолчала Женя.
«Где же ты, моя Сулико», — послышалось на шоссе.