Будут неприятности (сборник)

Щербакова Галина Николаевна

Из гороно Клавдия Ивановна идет довольная и умиротворенная. Увидела очередь за хорошими яблоками. Встала. Притормозила возле яблок «Скорая». Из нее выскочил тот самый молодой врач.

– Женщины, пропустите? Не обидитесь?

– Да берите, – сказала Клавдия Ивановна. Была ее очередь. Врач посмотрел на нее внимательно.

– Я у вас по вызову был? – спросил он.

– Были, – смутилась Клавдия Ивановна.

– Садитесь, довезу. Мне в вашу сторону. Вы же детдом? Верно?

Клавдия Ивановна закивала. Очередь смотрит,

как врач перехватывает у Клавдии Ивановны авоську.

– Ничего себе! – сказал он. – Вы что? Разве можно столько носить?

– Давление подскочило, – сказала Клавдия Ивановна виновато и оправдываясь перед такими же, как она, женщинами.

– Тогда нас всех возить надо, – сказала одна. – У кого его нет? Давления?

Клавдия Ивановна смущенно едет в «Скорой», прижимая к себе яблоки и кусок ограды.

В павильоне готовится к съемке большая сцена. Вся группа фильма плюс любопытные. В сутолоке мелькает лицо Юли.

Веселый собачник носит собаку.

– Почему вы ее все время носите? – спросила Оля.

– Не жилец! – радостно ответил собачник. – Не жилец! – Еще веселее: – По бумаге ее уже и нет. Секир-башка. – Хохочет. – Я ее продлил в существовании… А спасибо не слышал… Псина она эдакая!

– То есть как ее нет? – не поняла Оля. – Она чья?

– Ничья! – радовался собачник. – Усыпленная номер восемьсот сорок семь… Во как! Имя у нее было – Лэди.

– Почему было? – Оля кидается к собаке. – Лэди! Лэди! – Собака благодарно лизнула Оле руки.

– Брось ты ее! – сказала девчонка с хлопушкой фильма «За океан и обратно». – Мало ли чем она больна? Может, у нее чумка?

Оля целует собаку в морду.

Хохочет веселый собачник.

– Не! Не чумка! Забыл, как называется…

– Все в кадр! Все в кадр! – кричит помощник режиссера. – Положите собаку.

– Чемоданы в кадр. Поверните наклейками, – это оператор. – Хорошо вижу «Орли».

Репетируется сцена.

Актер, Актриса, Оля – все стоят в напряжении.

– Тебе надо кончать музыкальную школу, – говорит Актриса. – Зачем тогда инструмент в доме? Частные уроки стоили нам прорву денег.

Оля молчит и смотрит на лежащую Лэди.

– Подумаешь, деньги! – подсказывает режиссер.

Оля вся напряглась и сжала губы.

– Сначала! – кричит режиссер. – Оля! Не забывай!

– …частные уроки стоили нам прорву денег.

– Подумаешь, деньги, – говорит Оля. – Я пойду в швейную мастерскую и отдам вам их.

– Стоп! – кричит Главный. – Что за отсебятина?

– А это хорошо, – говорит Актриса. – У меня есть повод изумиться и увидеть собственную дочь.

– Вы не видите собственную дочь! – кричит режиссер. – Вы видите часы. Они тикают ваше время. Чемоданы чего тут стоят? Оля! Давай по тексту.

– Я забыла, – шепчет Оля. – Ведь это для меня неважно… Мне все равно. Пусть едут…

– О Господи! – сказал режиссер. – Она нормальный ребенок. Ей жалко, что они уезжают. Но она умная! Умная, понимаешь? Она знает цену и значение поездки за границу. Она знает цену деньгам.

Ее родители не воры, не жулики… И она хочет учиться… в музыкальной школе! У нее музыкальные пальчики. Швейная мастерская! Она и слов таких не знает!

– Она что – идиотка?

И все замолчали, потому что Оля сказала это так, что все возражения просто не имели смысла.

Главный перевел дух и решился:

– Она отпускает родителей. Понимаешь? Отпускает… Их поездка разумная, деловая… Она это знает… Они не жлобы! Понимаешь? Не за шмотками туда едут! Это удача. Везение! Ну как тебе объяснить? – Распаляясь. – Есть текст! Есть роль! Все! Кончаем плебисцит!

Жалобно посмотрев на всех, как-то сочувствующе гавкнула Лэди.

– Убрать собаку из кадра! – крикнул режиссер.

Собачник весело унес Лэди.

– Таксист! Где таксист? Слушайте! Они еще разговаривают, а вы уже звоните в дверь! На прорве денег звоните! Все! Разговоры окончены! – Оле: – Можешь не отвечать. Будешь себя так вести, вообще без слов останешься. Все начнут умничать…

Оля поворачивается и уходит со съемочной площадки.

– Ищите другую девочку, – кричит Главный Ивану Ивановичу. – Буду я еще со всякими соплюхами возиться! Там была одна ничего… Юля… Она тут крутилась недавно.

– А девочка права, – говорит Актриса. – Стоило сказать про деньги, и она ручки вверх…

– Все – нормальные люди! – говорит Актер. – Все живут в жизни, а не на облаке… А в жизни все стоит денег…

– В том-то и дело, что не все… Талант не купишь… Ум не купишь… Здоровье не купишь… Красоту, доброту, нежность… Пошел ты к черту, если тебе надо это объяснять… – Актриса в гневе и очень от этого хороша. – Мы привыкли делать стыдные дела, как доблестные. Пришла девочка и показала, что мы играем… И кто есть кто.

Главный мучительно трет лоб, а Иван Иванович усмехается.

Актеры пьют чай в комнате отдыха.

– Жалко девчонку, – сказала Актриса-мать. – Из максималистов вырастают либо сволочи, либо перебитые… – Она рукой показала, как перебитые.

– Не морочь голову, – это Актер-отец. – Вырастет, как все. Нарожает детей. Это у детдомовок как раз бывает. Стадный инстинкт.

– Из чего проблемы! Что, собственно, случилось? – Главный сердится. – Нельзя же перед ними на цыпочках… Мы совсем потеряли лицо, носимся с этими детьми, а они писают нам на голову.

– А что мы такое сделали, – Иван Иванович встал, – чтоб любить нас?

– Я всю жизнь, – обиделся Главный, – не разгибаю спины. Посмотри! – И он показал Ивану Ивановичу большую лысину. – Дети и внуки, начальство и подчиненные выщипали. Понял?

Он был обижен за себя, а Иван Иванович смотрел на него жалеючи.

Вечером у девчонок в их спальне появились гости. Пришли бывшие детдомовки, которые учились в разных ПТУ, работали на заводах и жили, считай, самостоятельно. Выглядели они просто, вульгарно, были намазаны, держались вызывающе. Хороводила одна, худая, языкатая, в вытертом почти до дыр, ношеном-переношеном костюме.