Бухта Анфиса
Шрифт:
— Так, — одобрительно и утверждающе проговорила она, разглядывая в зеркале свежую прическу, на которую сегодня пришлось потратить не меньше двух часов в салоне красоты. Потом осторожно, чтобы не разрушить это произведение салонного искусства, она надела платье, вывезенное ею из Москвы, темно-вишневое, шерстяное, свободное в талии, другого сейчас не наденешь — пятый месяц. Она погладила свой живот: нет, пока ничего почти не заметно.
Рожать она уедет к маме. Это решено. Артем сначала было воспротивился, но она настояла на своем. Он что-то слышал или читал о неприкаянном дежурстве под окнами родильного дома, о нянечках,
Она давно уже высчитала, когда это произойдет — в феврале будущего года. В декабре она уедет к своим. Артем будет навещать ее — это тоже решено…
Не меньше часа провела она у зеркала, вживаясь в новое платье, выверяя его гармоничность с цветом чулок и туфель. «Осваивала новое оборудование», — как сказал бы Артем.
Вспомнив о муже, она подумала, что это, пожалуй, единственный человек, которого ей до сих пор не удалось «освоить», проникнуть в его мысли и хотя бы понять, чего он хочет… Как-то он сегодня будет вести себя на ее новомодном вечере?
А в это время Артем, не торопясь, шел по главной аллее парка, пытаясь найти какие-то еще не открытые поэтами краски и слова для описания осени. Но ничего придумать не мог. «Роняет лес багряный свой убор…», «Лес — точно терем расписной…» — все это было уже. Только сама природа имеет право повторяться так, что каждый раз вызывает восхищение людей. Сами люди, по бедности своего воображения, повторяться не решаются. Стараются придумать какие-то небывалые подходы, посмотреть так, как еще никому в голову не приходило. Недавно один из прославленных поэтов поведал человечеству, что «листья падают, как оладьи, испеченные на каленой солнечной сковороде», и очень похвалялся этим кулинарным сравнением. Наверное, все дело в настроении и в самом человеке, который с каждой осенью делается старше и поэтому все воспринимает иначе, не так, как в прошлом году.
Очень скоро, через полгода приблизительно, Артем понял, какую ошибку он совершил, женившись на «любимой ученице». Догадался об этом он значительно раньше, но потребовалось время, чтобы догадка стала скорбным фактом. Не желая огорчать отца, он старательно делал вид, что все в порядке. Что же касается матери, то он сразу заметил ее молчаливую неприязнь, которую она скрывала так же старательно, как и он сам. Но только это ей плохо удавалось: в доме Ширяевых никогда ничего не скрывали друг от друга, появление Нонны нарушило эту добрую семейную традицию, это главное правило жизни.
Но сейчас, в прекрасный тихий день осени, ему не хотелось думать об этом. Все было хорошо: в редакции поговаривали о том, чтобы поручить ему отдел литературы и искусства, но Агапов заявил, что без Артема он не мыслит свой производственный отдел. У писателей он давно уже стал своим человеком, ждали только выхода следующего, второго сборника стихов, чтобы принять его в члены Союза. И он только что был в издательстве, где подписал договор на новую книжку.
Все хорошо. Но заставить себя не думать о том, о чем не хочется думать, человек не властен, и сколько Артем ни отгонял от себя горькие мысли о свершенных ошибках, они вкрадчиво и
Бухта Анфиса — это чистота мысли, предельная простота и величие чувств; это — первозданное дважды два, позволяющее человеку всегда оставаться самим собой. Это все то, чем живет и должен жить здоровый человек. И, если хоть один раз изменишь самому себе, породившей тебя природе, изменишь долгу своему перед людьми — какой тусклой и ненужной покажется жизнь! Одна ошибка ведет за собой вторую, третью… Должно быть, ошибки множатся, как клетки уродливой опухоли.
Женитьба — ошибка. Теперь, через полтора года семейной жизни, он уже не сомневается в этом. Ошибка непоправимая, как и та, самая первая, сделка с собственной совестью. Чья-то воля оказалась сильнее его воли — вот в чем все дело.
В конце аллеи показался отец. Идет, размахивая шляпой. Вот кто никогда не жаловался на слабость воли. Умеет настоять на своем и, кажется, не знает, что такое угрызения совести. И это не от бедности воображения, Артем хорошо знает, как богат и разнообразен внутренний мир отца. Он очень хорошо знает и любит свое дело, как знали и любили свою работу все Ширяевы: славный мастер — прадед, революционер — дед и ученый — отец. А он — Артем — кто он, наследник этого славного племени?
— Ага! — Отец взмахнул шляпой. — Куда путь держишь?
— Так, гуляю.
— Я так и подумал. Пойдем вместе.
Они пошли вместе. Отец сказал:
— Встретил сегодня твоего «друга», инженера Сажина.
— Я тоже часто встречаюсь с ним.
— Наш директор ездил к нему ругаться. Меня прихватил для солидности. Строят они нам общежитие. И прескверно строят. Ездили ругаться.
Догадываясь, почему отец заговорил с ним о строй-тресте, Артем промолчал.
— По-видимому, все ваши старания ни к чему не привели. Услыхав нашу фамилию, он и ухом не повел. И тебя, наверное, забыл. А ведь это ты назвал его в газете стяжателем.
— Мы здороваемся и разговариваем. И, по-моему, ничего он не забыл.
Они вышли из ворот, молча прошли мимо скульптурного Горького, чьим именем назван парк, и только на улице отец снова заговорил:
— Если бы на свете вообще не было литературы, то, я думаю, люди не строили бы дома, мосты, дороги, а только и делали, что выдумывали бы порох и способы его употребления. Ты улыбаешься?
— Анфису вспомнил.
— Почему?
— Ей бы понравилось то, что ты сейчас сказал. Она считает писателей самыми хорошими людьми. Газетчиков тоже.
— Ну вот видишь! — обрадовался Олег Артемьевич. — Слово — начало всех начал, а литература — передовой и древнейший вид искусства. Все началось с литературы, именно слово стоит у истоков человеческой культуры. Древнейший житель пещер, нанося на каменные стены волшебные линии первых рисунков, меньше всего думал о живописи или о красоте. Он хотел рассказать своим сородичам и потомкам сородичей о своей жизни. Он создавал литературу, и мы сейчас, через многие и многие века, так и расцениваем эти первые доисторические знаки.