Букашко
Шрифт:
— Пролетарская революция, о которой столько говорили большевики, свершилась. Черт побери, что же делать дальше?
Он поскреб голову и застыл. Вроде бы, предался размышлениям. Собравшиеся были в шоке. Если они и хотели как-то прокомментировать происходящее, слова застыли у них в горле от ужаса. Мне было легче — я к этим штучкам уже стал привыкать и, к тому же, был заранее ознакомлен с программой мероприятия.
— Феликс Эдмундович? — спросил Ильич, выходя из ступора. — Что вы здесь делаете, батенька, расстреляны ли саботажники?
— Расстреляны, Владимир Ильич.
— Все?
— Все,
— Так идите и посмотрите, не появились ли новые!
— Немедленно отправляюсь. Но по решению ЦК нашей партии, мне поручено обеспечить ваше правильное питание. Не желаете ли котлетку? Попробуйте, это исключительно вкусная котлетка. Рекомендую.
— Давайте сюда вашу котлетку. Думаю, удастся выкроить минутку, чтобы разделаться с ней!
Через секунду с котлетой было покончено.
— Свершилось! — взревел дух Дзержинского. — Отныне я свободен! Искупление пришло. Я расквитался за кровь и бесстыдство!
Раздалось не слишком громкое а-бум! Словно лопнули два воздушных шарика. И представление закончилось.
Надеюсь, эти духи никогда больше не появятся на моей Родине, — подумал я, оглядывая своих сотоварищей по величайшему в истории ХХ века проекту. Они пока не лопнули, но я не сомневаюсь в том, что если они не сделают правильных выводов из случившейся на их глазах истории, конец их будет ничуть не лучше.
* * *
Мероприятие закончилось. По-моему, все прошло наилучшим образом. Я был полностью опустошен. Не сомневаюсь, что значительная часть именно моей жизненной энергии пошла на оживление трупов. О своих соучастниках я не беспокоился. Как-нибудь оклемаются. А через полчаса и думать обо всей этой истории забудут. Не удивлюсь, если потом выяснится, что они ничего не поняли, а может быть, и не заметили.
До конца рабочего дня оставалось еще три с половиной часа, и я отправился к себе в кабинет, меня пока никто не освобождал от исполнения служебных обязанностей. Я упал в кресло и затих, прикрыв глаза. Больше всего я напоминал отжатую половую тряпку.
Открыл монографию и тут же закрыл. Работать не было сил. Достал бутылку и, налив стакан водки, выпил. Внутри потеплело. Появилась надежда, что скоро отойду.
Так я неподвижно просидел около сорока минут. Неожиданно дверь резко распахнулась. В кабинет ввалились пять или шесть человек в кожаных куртках. ОГПУ?
— Ребята, вы к кому?
— Простите, Григорий Леонтьевич, что побеспокоили, но у нас приказ, мы должны вас задержать.
— Кем подписан приказ?
— Мы справок не даем.
— Хорошо, ведите…
* * *
К числу достопримечательностей Кремля, без сомнения, следует отнести камеры предварительного заключения, расположенные в подвальных помещениях. Это было чертовски удобно — любого недобросовестного сотрудника, нарушающего внутренний распорядок, немедленно отправляли сюда проветриться, как это называлось. От трех до четырех суток. Как мне рассказывали — очень действенный метод воспитания.
Не думал, что и я когда-нибудь окажусь в этом страшном месте.
В моей камере на полу оказался тюфяк, и я воспользовался представившейся
Вечером меня навестил товарищ А… Он пытался выглядеть глубоко обиженным, но это ему удавалось с трудом — чувствовалось, что он на седьмом небе от одного осознания сногсшибательной новости — его жизни опять ничего не угрожает.
— Надеюсь, тебя не били? — спросил товарищ А…
— Ничего себе, начало разговора! — не выдержал я.
— А ты не горячись, после того, что ты нам здесь устроил, тебе не следует рассчитывать на снисхождение.
— Это вы о чем?
— Владимир Ильич не ожил. И кто-то из нас должен понести за это наказание. Или ты, или я. Понимаешь? Руководители партии два часа честно ждали, кто из нас первым отреагирует на очевидный провал и сообщит компетентным органам о факте саботажа. Я догадывался, что ты не будешь этого делать. У тебя же воспитание, к тому же груз культуры на тебя давит. И еще, помнишь, ты рассказывал мне о чести. Вот я и подумал, что тебе и в голову не придет донос написать. А это значит, что написать следовало мне. Диалектика. Ты же меня, можно сказать, заставил это сделать…
— Не понимаю.
— Ты собираешься писать донос?
— Нет.
— Ну вот. Значит, это должен сделать я. Нас же только двое! И кто-то должен написать! Что тут непонятного!
— И все-таки, советую вам меня освободить.
— Твои доводы?
Я прошептал ему на ухо свои доводы.
Его глаза округлились.
— Это правда?
— Я за свои слова отвечаю.
— Дорогой ты мой, не забудь и обо мне. Я же всегда за тебя! А кто еще знает? Буденный, что ли?
— Да. Он знает.
— То-то я смотрю, что он от смеха под стол залез, когда я притащил Хозяину донос на тебя!
Через три минуты эпизод с моим арестом был исчерпан. Стало окончательно ясно, что моя игра с большевистскими лидерами будет продолжаться. Ставки в очередной раз возросли. Неприятно будет, если я проиграю. Но пока я сумел получить столь необходимую мне передышку. И использовать ее я должен наилучшим образом — тщательно подготовить свои шаги в этой нелегкой борьбе за жизнь. Новый проект займет никак не меньше двадцати лет! Это я обещаю!
Часть 3. Рецепт доктора Пилюлькина
После феерической истории с воскрешением Ленина, в которую я был вовлечен вопреки своему желанию, мне предстояло хорошенько обдумать свое дальнейшее житье-бытье. Как мало оказывается нужно, чтобы моя тщательно выстроенная система самосохранения развалилась на глазах, и моя свобода… нет, моя жизнь повисла на волоске… И выжил я только потому, что вовремя вспомнил золотые слова Семена Михайловича Буденного о жизни, как о самом ценном товаре в Кремле. Вот я и пообещал наделить кремлевских обитателей личным бессмертием. Так окончательно зарвавшийся картежник судорожно повышает ставку, откладывая на время неизбежную расплату. Удивляюсь я большевикам, — как можно было поверить в этакий абсурд? Бессмертие, надо же! Однако поверили…