Букет для будущей вдовы
Шрифт:
Но Марина тут же простила ей все: все, что услышала сейчас, и все, что ещё предстояло услышать в оставшиеся дни. В оставшиеся дни... Ей казалось, что она осталась на перроне, а мама уезжает на поезде. Куда идет поезд неизвестно, и непонятно, что теперь делать. Кричать? Бежать за поездом? Ломать ногти и сдирать кожу о холодную сталь обшивки вагонов?
Дома она плакала. И на следующий день повезла Иришку в кукольный театр, чтобы не оставалось времени на разговоры о том, где бабушка, и когда она вернется. Но ещё до театра, утром, Марина сходила к главному врачу и услышала тот же ответ:
"Надежды
Это "хотя" было самым страшным. Оно означало, что "поздно" наступило не вчера, не позавчера и даже не месяц назад, и что красная точечка на шкале надежды стоит не возле "нуля", а где-то на оси отрицательных чисел.
Мама скоро перестала есть. Совсем. А она все равно каждый день упрямо носила ей куриный бульон, яблоки "Голден", манную кашу в термосе и протертую до консистенции детского пюре телятину. Но однажды Марина пришла, а мамы не было. Нигде. Ни в палате, ни в туалете, ни в коридоре. Сначала она подумала, что её увели на какие-нибудь анализы или процедуры, однако, соседка сказала, что Ольга Матвеевна надела кофту и рейтузы. Пальто осталось в гардеробе вместе с войлочными сапогами, но мама не вернулась ни через полчаса, ни через час. Она уже совсем плохо ходила, и у неё были сильные боли.
Ее искали. Сначала одна Марина. Потом персонал. Потом даже милиция. Не нашли. И психотерапевт, высокая черноволосая женщина в короткой стрижкой, нехотя сообщила: "Да, могли произойти изменения в психике. Больные подвержены... Это возможно. Изменения могут быть необратимыми". "Что уж ей оставалось?" - утешил лечащий врач.
– "Несколько дней, от силы". Консилиум сошелся на двух неделях, но даже через две недели не обнаружили тела. Мама словно уехала на поезде по железной дороге, рельсы которой вели в никуда...
И дома стало совсем пусто...
– Да... Без Олюшки у них дома стало совсем пусто, - бабуля поднесла недовязанный носок близко к глазами, с минуту всматривалась в переплетение петель и отложила его на стол.
– И после того, как Андрей-то исчез, нерадостно было, а тут и вовсе... Просто как наказание Божье над семьей какое-то! Его не наши, и мать не нашли...
Она, кряхтя, встала и, шаркая ногами по полу, пересела ко мне на кровать. Я убрала книгу на колени. Даже от бабушкиных волос почему-то пахло сухим пресным печеньем.
– ... Уж молись - не молись, а какая твоя планида, так и будет! И Ольга всю жизнь без мужа прожила, и Елена - вон, и с Маринкой то же самое приключилось... Но ты не бойся: это по женской линии только у нас проклятье такое, а с Алешей-то все нормально... Да... Вот такая у нас беда! Ольга-то по молодости веселая была, хохотушка! Да и Маринка, пока замуж не вышла... Вроде, и ничего муж был, а мать его за что-то невзлюбила! Хоть и образованный он, и доктор...
Еще не тревога, а только серая тень тревоги легко прошелестела в воздухе... Доктор... Что-то слишком много во всей этой истории докторов!
– ... И книжки разные читал, и не пил, и репродукции рисовал...
– Что рисовал?
– переспросила я, прищуривая глаза.
– Репродукции... Правильно говорю, нет? Ну, художник-то он, конечно, был не ахти какой: намалюет, нашлепает как
"Боже!" - как-то уныло подумала я.
– "Не может этого быть. Не может этого быть просто потому, что этого быть не может". А вслух с нарочитым равнодушием спросила:
– Что за цветочки-то, баб Тань? Какие хоть цветы он рисовал?
– Да эти же.., - она вдруг оживилась.
– Эти... Как их?.. Вот старая, память дырявая... Астры... Тьфу!.. Одуванчики... Да вот же!
Старый, сморщенный палец ещё только тянулся к рисунку на оранжевом покрывале, бабушка ещё не успела ничего сказать, но я уже знала, что сейчас услышу.
– Подсолнухи?
– прошелестели мои губы.
– Обычные желтые подсолнухи?
– Во!
– обрадовалась бабуля.
– Подсолнухи и есть! Ну, как раз, эти, что у тебя на постели вышиты...
Митрошкин заглянул в комнату минут десять спустя.
– Ну и как?
– спросил он, многозначительно покосившись на "Поющих в терновнике".
– Изучила? Сейчас руки помою и экзамен тебе устрою. Ага?
– Ага, - скучно согласилась я.
– Только мне тоже ужасно хочется задать небе несколько вопросов. Не по тексту данного произведения. И в отдельной комнате.
Леха заметно обрадовался, так как мое желание задавать вопросы наедине истолковал совершенно превратно. Но очень скоро ему пришлось разочароваться.
– В общем, так, - проговорила я, прикрывая за собою дверь и опираясь о неё спиной, словно боясь, что Митрошкин бросится вон из комнаты.
– Мне интересно, когда ты в последний раз был в гостях у твоей троюродной сестры Марины, и как часто там бывает баба Таня?
– Что к чему?
– Леха озадаченно пожал плечами и выпятил нижнюю губу. Вопросы у тебя какие-то странные и подозрительные. И, должен признаться, они мне не очень нравятся... Но я все равно отвечу. В гостях у моей троюродной сестры Марины я в последний раз был, наверное, лет десять назад - она тогда ещё замуж не выскочила. А бабуля?.. Бабуля, наверное, когда тетя Оля умерла?
– А до этого?
– А "до этого" ты, может быть, объяснишь мне, что все это значит?
– То это значит, Лешенька, что баба Таня сейчас рассказала мне одну очень интересную вещь. Оказывается, когда Марина ещё жила с мужем, на стене в их комнате висели некие репродукции с веселенькими цветочками подсолнухами. А потом Марина их почему-то сняла. Якобы, сразу после того, как исчезла тетя Оля.
– Ну и?..
– Ну и! Какой ты тупой иногда бываешь, честное слово! Или просто удачно прикидываешься... Мне важно знать, как часто баба Таня выходит из квартиры, и была ли она дома у Марины в ноябре. Точнее, в промежутке между началом ноября, когда произошло первое убийство, и началом декабря, когда тетя Оля пропала!