Букет красных роз
Шрифт:
— Неужели ты не понимаешь, Борис, — не сдержалась она, — что эти паши прогулки выглядят смешно. Ну, вначале они, может быть, были пикантны, но надо знать меру. Ведь если посмотреть со стороны, то мы, извини, просто впали в детство.
«Дождался, — горько подумал Борис Павлович, — она ведь намекает на мой возраст, это не „мы“, а я впадаю в детство, это на меня смешно смотреть со стороны». Ему стало вдруг очень страшно, что Наталья Алексеевна бросит его, и он, потеряв всякую гордость, заискивающе стал уверять ее:
— Ну, не сердитесь,
Теперь много времени отнимали у Бориса Павловича поиски способов, которые позволили бы удержать Наталью Алексеевну. То ему приходила счастливая идея вместе пойти в отпуск, и он начинал серьезно обдумывать, куда лучше поехать — на Рижское взморье или на Карпаты, но потом вспоминал, что отпуск отгулял еще в апреле и второго ему никто не даст. То представлялось, что Любину мать разбивает паралич и Люба теперь вынуждена постоянно жить у нее, а свою квартиру отдает в их полное распоряжение. То вдруг ловил себя на том, что желает смерти жены, и тогда все решается очень просто, но тут он становился противен себе и поспешно начинал сочинять другие варианты избавления от Ларисы: она выздоравливает и ей неожиданно делает предложение сосед по даче Матвей Исаевич, а Лариса назло Борису Павловичу принимает это предложение и сама подает на развод, ему же только этого и надо.
Из-за этих глупых мечтаний он вынужден был теперь дела, которые раньше спокойно проворачивал за восемь рабочих часов, лихорадочно делать за четыре или пять, а это, естественно, вызывало нервные перегрузки, и он стал срываться, устраивать подчиненным разносы, что уж никак на него не было похоже.
Особенно неприятный разговор состоялся с инженером Мельниковым. На того пришла «телега» из вытрезвителя. Попадал туда Мельников не первый раз, года два назад Борис Павлович уже беседовал с ним по такому же поводу. Был тогда Мельников тише воды, ниже травы и слезно просил не принимать крутых мер, обещая, что ничего подобного больше с ним не произойдет.
Сейчас же, когда вызвал его начальник главка, Мельников вошел в кабинет с довольно-таки независимым видом и, не опуская глаз, понес какую-то ахинею, какую-то беспардонную ложь, что в вытрезвитель попал исключительно потому, что эти учреждения, как известно, переведены на хозрасчет, а заканчивалось полугодие, и им любой ценой нужно было выбить план, вот они и забирали первых встречных. А у него, мол, чисто медицинский случай.
— Не валяйте дурака! — не выдержал Борис Павлович. — Вот здесь же черным по белому написано, что вас подобрали у продовольственного магазина, где вы лежали в бессознательном состоянии.
— Правильно, — нагло глядя в глаза начальнику, согласился Мельников. — Но это бессознательное состояние — последствие контузии головы, а не выпивки.
— Так вы хотите сказать, что и не выпивали вовсе! — возмутился Борис Павлович, чувствуя, что его дурачат.
— Почему не выпивал? — спокойно ответил Мельников. — Выпил немного шампанского.
— Что ж, теперь «на троих» шампанским
— Почему это «на троих»? — благородно вознегодовал Мельников. — Я был в гостях у знакомой. Думаю, это не возбраняется? Я ведь человек разведенный, имею, как говорится, моральное право.
«Так он просто издевается надо мной», — понял Борис Павлович и, уже не сдерживая себя, перешел на крик:
— Бросьте ваньку валять! У нас уже с вами был разговор о вашей постыдной слабости (Борис Павлович, когда приходилось читать нотации подчиненным, любил брать на вооружение газетные формулировки). Вы тогда клялись, обещали, но, вижу, все повторяется. После Нового года такси ваши коллеги вызывали, чтоб вас увезти. Я уж не говорю о том, в каком состоянии вы были на праздновании Дня Победы…
Действительно, лучше бы Борису Павловичу об этом не упоминать, потому что поникший было Мельников тут встрепенулся и с вызовом посмотрел на начальника. Во взгляде его без труда читалось: «Я-то, может, перебрал в тот день, конечно, но и нам хорошо известно, чем вы тогда занимались. А еще мораль читаете…».
Чтобы последнее слово осталось все-таки за ним, Борис Павлович поспешил закончить разговор.
— Учтите, больше бесед с вами не будет. Малейший срыв, и пишите заявление «по собственному желанию».
Мельников встал, направился к двери. Глядя на его сгорбленную, совсем старческую фигуру, лысину, обрамленную клочками седых волос, Борис Павлович почувствовал вдруг, что гнев пропал, и сказал вслед уходившему инженеру почти доброжелательно:
— Подумали бы, наконец, о своей судьбе. Ведь вам, наверное, вот-вот на пенсию…
Мельников обернулся. Его испитое, морщинистое лицо отнюдь не выражало раскаяния.
— Да, нет, — ухмыльнулся ехидно. — Мне до пенсии еще столько же, сколько и вам, Борис Павлович. — И вышел, подчеркнуто аккуратно затворив за собой дверь.
А буквально через два дня после этого разговора Борис Павлович, просматривая предложения отделов, кого они считают достойными министерской премии за досрочное освоение производственных мощностей на подведомственном главку крупном сибирском объекте, обнаружил в списке фамилию Мельникова. Сначала он даже не поверил глазам своим. Но точно: Квирикашвили в число трех (так выпадало по разнарядке) поощряемых сотрудников включил и Мельникова В. И. Это уж слишком — потакать пьяницам. И Борис Павлович по селектору (пусть всем в назидание будет!) вызвал Квирикашвили:
— Сергей Константинович! Как понимать, что вы выдвигаете на премию инженера Мельникова? Разве вам неизвестен последний инцидент с ним?
— Слышал, — каким-то неестественно рокочущим басом ответил Квирикашвили.
«Надо дать указание связистам, чтоб отрегулировали аппаратуру», — отметил про себя Борис Павлович и продолжил в том же суровом духе:
— Так, какого же… — Он хотел сказать «черта», но смягчил выражение, — какого же лешего включили его в список?