Буковски. Меньше, чем ничто
Шрифт:
Порой совпадения – и прежде всего биографические – наводят на мысль о какой-то мистической связи двух авторов: у обоих деспотичные отцы, бьющие своих детей, у обоих вполне допускающие это матери; у обоих состоятельные и деловые бабушки, у обоих беспутные дядья; и в том и в другом случае родители запрещали сыновьям общаться со сверстниками из-за низкого происхождения последних; оба решили проблемы с отцами дракой, в деталях совпадающей вплоть до того, что обоих – юного Буковски и юного Селина (соответственно Чинаски и Бардамю) – в этот момент тошнило; в конце концов, даже проблемы с дефекацией были у обоих: один страдал запорами, другой не мог нормально подтереться и постоянно вонял… И когда Селин описывает монологи своего папаши, вполне может показаться, что это о своем отце пишет как раз Буковски: «Что за шайка! Что за отродье!..
29
Селин Л.-Ф. Смерть в кредит. – Харьков: Фолио, 2010. С. 97.
При этом нельзя не отметить различия в стилях письма – более рваном, судорожном и многословном у Селина, более аскетичном, выдержанном и немногословном у Буковски. В конце концов, даже сюжетно Селин-Бардамю скорее уж сам виноват в своих злоключениях, тогда как Буковски-Чинаски подчеркнуто невинен (и в целом Бардамю еще может сойти за классического пикаро, тогда как Чинаски – ни в коем случае).
Но совпадений значительно больше, и первое среди них, служащее, вероятно, основой дальнейшей симпатии Буковски к Селину, заключается в личной истории трудного детства, в обоих случаях определяющей и крайне болезненной, но далее преодолеваемой (но никогда не преодоленной окончательно) посредством юмора и произведения.
С Селином мы далее еще встретимся. А пока что последуем за нашим взрослеющим Генри Чарльзом Буковски в то мрачное будущее, на пороге которого мы его и оставили.
Глава вторая
Пьянь
Войны – заметный водораздел в жизни Чарльза Буковски. Видимо, называя один из своих стихотворных сборников War All the Time, он тем самым выражал желание, чтобы жизнь эта никогда не заканчивалась. После (и в некотором смысле в результате) одной мировой войны он родился, перед следующей мировой войной повзрослел и пустился во все тяжкие.
Франклин Дэлано Рузвельт, который стал президентом США в 1933 году – тогда же, когда рейхсканцлером в другом месте стал Адольф Гитлер, – все предвоенные 30-е годы тянул свою страну из глубокого кризиса с помощью так называемого Нового курса. Делал он это часто нелиберально, но американцы его любили. Рузвельт был очень харизматичным и в самом деле очень талантливым лидером. Он умел привлечь к себе внимание, понимал значимость медийного образа и прямого контакта с простыми людьми. Его работа в очень непростой исторической ситуации была смелой и, что уж там, крайне эффективной.
В 1937 году был принят Закон о нейтралитете, которым запрещались поставки американского оружия каким-либо воюющим государствам. Однако через два года Рузвельту, имевшему хорошую интуицию, удалось провести новый Закон о нейтралитете, позволяющий продавать оружие по крайней мере естественным союзникам США – Великобритании и Франции. Это было вполне своевременно.
Уже после начала войны, в 1940 году, премьер Великобритании Уинстон Черчилль обратился к США за помощью, на что Рузвельт ответил программой ленд-лиза и заявил: «Соединенные Штаты должны стать военным арсеналом для всей мировой демократии» [30] . Однако в войну США вступили лишь после того, как Япония 7 декабря 1941 года атаковала американскую базу Пёрл-Харбор, расположенную на Гавайях. В результате Соединенные Штаты объявили войну Японии, а союзники последней – Германия и Италия – 11 декабря объявили войну Штатам. Так Америка стала участником Второй мировой войны.
30
Римини Р. Краткая история США. С. 317.
Несмотря на то что общественное мнение в США до
Впрочем, Буковски на всё это было наплевать.
Мало того что он не хотел на войну, он вообще мало чего хотел. Будущее перед ним никак не раскрывалось. Он был беден и полагал, что так и останется бедным. Не беда, к деньгам он особенно и не стремился. Как он будет писать в «Хлебе с ветчиной», ему разве что нужно было какое-то место, чтобы скрыться и иметь возможность ровным счетом ничего там не делать [31] . Сама мысль о том, чтобы кем-то стать, вызывала у него тошноту. Он был отчужден от общества и не имел никаких социально оправданных ориентиров. Всё общепринятое бесило его, он подходил к совершеннолетнему рубежу законченным аутсайдером. Конечно, надо всем этим хорошо поработал его отец Генри-старший. Только результат оказался противоположным отцовским чаяниям.
31
Bukowski С. Ham on Rye. Р. 235 и далее.
Как пишет Буковски, у папаши его был большой план. Суть этого плана была проста: каждый мужик в своей жизни должен купить дом и передать его своему сыну; тогда его сын, став мужиком, заработает на еще один дом и передаст своему сыну уже два дома. Когда его сын, внук первого мужика, сам станет мужиком, он заработает на свой собственный дом, и получится уже три дома… На кой черт потомкам столько домов? – наберется ведь с целый город! – этого Генри-старший не уточнял. Просто нужны дома. Такова цель.
Это была настоящая одержимость изрядно пропахшими, архаичными представлениями о семье – культ семьи, целое семейное идолопоклонство. При этом проекты проектами, но сам Генри-старший был так себе семьянином. Это вообще было в его природе: резонерствовать, но самому оставаться подонком. Генри Чарльз видел это и всё прекрасно понимал. Все эти большие планы – чушь собачья. Его отец был никем, он был неврастеничным неудачником. Его мать вообще будто бы не существовала, она походила больше на тень человека, чем на самого человека. Младший Буковски видел во всем этом вековую работу крестьянского рабства, холуйской выучки. Все эти люди просто не могут вообразить себе чего-либо, кроме своих заемных фантазий. Их мысль не идет дальше дома. Потом двух домов. Трех домов.
Буковски не был похож на своего отца, он не хотел домов и не поклонялся семье. Напротив, семью с ее семейными домами он искренне ненавидел. Но жить ему всё-таки где-то надо было. Первое время он снимал дешевую комнату (полтора доллара в неделю) в филиппинском районе. В филиппинском баре под окном можно было выпивать, да и сами филиппинцы с их темными делами выступали любопытными объектами для наблюдения. Трудно поверить, но Буковски там никто не трогал.
Он ходил в колледж до июня 1941-го, потом бросил, не окончив курса. Регулярно писал рассказы и в какой-то момент решил отсылать их в журналы вроде «Нью-Йоркера» или Atlantic Monthly. Долгое время он будет с завидной регулярностью отправлять рассказы в разные издания без всякой отдачи. Но он держался своего и продолжал в том же духе. Он рано решил идти до конца – и в какой-то момент это сработало. Но этот момент, как позже напишет Буковски, наступил слишком поздно.
Огни филиппинского бара манили его, писать это не мешало, а скорее даже помогало. Правда, как-то раз он с приятелем устроил в своей комнатке драку, в итоге от комнатки мало чего осталось. Хозяйка услышала шум и в сопровождении своих грозных, даром что низеньких, филиппинцев попыталась проникнуть внутрь. Буковски их не пустил. Он выждал немного и заключил, что пора отсюда сматываться. Собрал какие-то вещи, взял печатную машинку и выглянул из комнаты. Один филиппинец сидел в конце коридора, следил за дверью, делая вид, что чинит паркет. Каков хитрец. Буковски метнулся к филиппинцу, что было сил двинул ему печатной машинкой по физиономии (универсальная всё-таки вещь!) и на всех скоростях сбежал вниз по лестнице. Удача благоволила ему, и внизу оказалось такси. Всё это выглядит как сцена из остросюжетного фильма. Не удивлюсь, если Буковски ее выдумал. Однако и жизнь часто бывает остросюжетнее литературы.