Букринский плацдарм, или Вычеркнутые из списка живых
Шрифт:
– А у вас полицаи были поди из местных? – продолжил расспрашивать Наталку Скоробогатов.
– Ну та. Найгирше (хуже всех, – прим. авт.) вони були. Ось хто звири виявилися! Так, вони нашу сусидку, титку Иванку, застрелили, коли вона накинулася на них з кулаками из-за того, що вони видводили з двору корову. А у неи запшиилося трое хлопят сиротами. Добре тут поблизу титка их живее, и вона узяла цих племянников до себе. Навить хлопцив малих вони розстрилювали.
– Всё, закончил! – произнёс Георгий, нанеся последние штрихи на рисунке артиллериста Ивана Макаровича.
Наталка
– Батька мий, дорогою, де ти зараз?!
– Это не всё… – продолжил младший сержант.
Георгий вытащил из нагрудного кармана гимнастёрки письмо Ивана Макаровича и протянул его девушке.
– Тебе…
Наталка сразу по подчерку узнала, что письмо написано рукой отца. Обо всём забыв, она погрузилась в прочтение этого письма. Минут двадцать Наталка читала внимательно, некоторые места она перечитывала по нескольку раз. Наконец, она закончила его читать и подняла глаза на Георгия.
– А де ти батьку бачив?
– Мы с ним встретились под Лубнами…
– Так це поруч! (так это рядом, – прим. авт.)
– Ну да.
– А на словах вин що передавал?
– Что любит всех. Но он не знал, что жены его нет в живых, – и Георгий запнулся, и замолчал…
Наталка почувствовала, что Георгий ей не всё говорит.
– Що з батькой? Вин поранений шибко?!
Георгий молчал. Он ничего не мог ответить Наталке. У него в горле застрял комок, и всё пересохло внутри. И только тут Наталка поняла, что с отцом её случилось что-то непоправимое. Она присела на лавочку, и взгляд её уставился в рисунок:
– Батька, батька, мий бидний батька, ой горе яке! Невже всё?! Невже я тебя, ридненький, бильше николи не увижу?! – и Наталка разрыдалась.
Георгий встал, подошёл к девочке и прижал её голову к своей груди.
– Успокойся, пожалуйста, – начал тихо и вкрадчиво говорить ей Георгий, он пытался хоть как-то её успокоить, но Наталка не переставала рыдать.
Георгий понял, что сейчас ему обязательно следует всё рассказать про последние минуты жизни Ивана Макаровича, артиллериста, призванного из Григоровки осенью 1941 года и погибшего в двух шагах от собственного дома.
После рассказа Георгия Наталка как будто окаменела. Она сидела на лавочке не двигаясь почти полчаса, но затем очнулась, одела на голову чёрный платок, и вышла на крыльцо дома. Этим самым она подчеркнула, что у них в семье наступил траур.
Вскоре в дом к Наталке зашёл ефрейтор Степан Лужицин. Он был как всегда рассеянный и не обратил внимание на то, что в доме траур и вывешены чёрные ленточки, а Наталка в своём платье ушла в дальнюю комнату. Этот ефрейтор был в роте и повар, и одновременно интендант. Он принёс с собой продукты, которые разложил горкой на столе:
– Ребята, звиняйте. Совсем закрутился и про вас забыл. Вы же на отшибе. Поди голодные?
– Да нет, Стёпа, – откликнулся Скоробогатов. – Мы тут ещё у санитара одного успели подхарчиться, так что сытые. Но ты всё равно это нам оставь!
– Ну, ла-адно, – усмехнулся Лужицин. – Через четыре часа выступаем. Через два дома у меня в сарае временный склад, Юрик распорядился вам перед выступлением выдать
– А не знаешь, куда выступаем? – поинтересовался Михаил у ефрейтора.
– На передовую.
– Ну, это понятно. А на какой участок?
– На северный. Там, где фрицы особо на нас напирают.
– А не слышно, когда наши основные силы начнут высаживаться на этом плацдарме?
– Ничего, ребятки, я не знаю. Знаю пока только одно: нам отдан приказ стоять на смерть! Нас здесь сейчас не больше полка, а фрицы уже сюда стянули четыре дивизии и наши разведчики говорят, что на подходе ещё шесть их дивизий.
Скоробогатов присвистнул:
– Да, да, – замотал головой ефрейтор. – Вот такая силища с их стороны. И сколько дней нам придётся удерживать этот плацдарм – неизвестно. Мало нас в живых останется, я чувствую… Ну, ла-а-адно, – махнул рукой Лужицин, – что я буду плакаться? Я лучше пойду. Про пулемёт не забудьте. А ещё у меня получите и паёк на сутки. Пока я доберусь со своей передвижной кухней до ваших позиций?! Не раньше, чем к вечеру у вас смогу появиться, – и ефрейтор ушёл.
Георгий и Михаил посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, решили оба, что всё, что им принёс ротный интендант, они оставят Наталке и её бабушке.
Наталка вышла из дальней комнаты, прошла к столу и села перед Георгием:
– Розкажи мени ще раз про батька. Все що вин тоби перед смертю говорив…
И Георгий ещё раз повторил свой рассказ.
Выслушав Георгия очень внимательно, Наталка сказала:
– Коли вийна закончится (когда война закончится, – прим. авт.), приидь сюда и покажи мени, де мий батька похований (захоронен, прим. авт.). Я хочу побачити його могилу.
– Обязательно приеду, – откликнулся Георгий. – Если выживу…
– Виживи!
– Я приеду не только для этого, – Георгий, глядя на эту бледную, но юную и красивую девушку, вдруг понял, что она ему не просто очень нравится, а он, кажется, в неё даже уже влюбился. И это произошло за каких-то несколько часов их общения. Они виделись всего ничего, но ему уже показалось, что он её давным-давно знает. Она теперь получается была сирота, и он очень хотел ей не только хоть чем-то помочь, а ему хотелось её успокоить и защитить от всех невзгод, которые свалились на эти хрупкие плечики. Георгий прежде уже испытывал влюблённости, и ему нравились девочки его одноклассницы, и даже с одной из них он, учась в Первой школе имени Чернышевского в Семипалатинске, дружил, гулял с ней часто по вечерам в парке и носил ей на занятия школьные тетрадки и учебники, но никогда он прежде не испытывал таких чувств, какие сейчас нахлынули на него.
Наталка поняла, что творилось в душе у этого симпатичного и вихрастого юноши, а она была хоть и шестнадцати лет, но уже по-женски многое понимала, и она тоже испытывала к нему не только кажется симпатию.
– Я тебе чекатиму (Я тебя буду ждать, – прим. авт.), – негромко произнесла Наталка и тут же договорила: – Почекай (подожди, – прим. авт.).
Наталка вышла к себе в дальнюю комнату и вскоре вернулась с каким-то свёртком, который подала Георгию.
– Что это? – спросил Наталку Георгий.