Буквоед
Шрифт:
А ближе к вечеру вновь отправляюсь на вокзал за новой дозой вдохновения.
В нашу очередную, ставшей традиционной, встречу, Лёша попросил показать ему какой-нибудь из моих черновиков.
– Зачем? – удивился я.
Он был в форме – как раз на эту субботу пришлось его дежурство, и вместо обеда он сейчас сидел со мной.
– Мне кажется, должно быть, любопытно почитать Ваши истории в развёрнутом виде?
– В «развёрнутом»? – мне было непонятна его формулировка.
– Ну, до читателя обычно доходит самое основное, то,
– По-разному бывает, – задумался я, силясь вспомнить. – Но иногда больше полусотни получается.
– Ого! – восхитился Леша. – Это ж целые рассказы! Сколько же там интересного, должно быть! Их, наверное, как отдельные сборники рассказов и повестей издавать можно. Я бы обязательно купил! – уверил он.
– Никогда об этом не думал. Но, если хочешь почитать, подберу для тебя какую-нибудь из записей.
– Очень хочу! Мне на самом деле интересно, на что они в оригинале похожи. Я, как и все Ваши читатели, вижу три-четыре процента из написанного. Ваши истории полны настоящих переживаний, на которые только способен Человек. И на нескольких страницах журнала со статьей хранятся эти самые переживания «высокой плотности». Они сгущены до предела. В каждой строчке – часть жизни. Поэтому, читая их, можно захлёбываться слезами и уже через мгновение смеяться истерическим хохотом… Вы пишете истории несколько дней практически без остановок, а на его чтение в журнале уходит не более пятнадцати минут…
– Что-нибудь подберу… – ещё раз повторил я, как всегда, от похвалы чувствуя себя неуютно.
В тот же вечер, перед тем, как с головой уйти в писательский запой, решил покопаться в архиве черновиков и выбрать пару записей для Лёши. У меня их было не так много – только то, что написал здесь. Не буду же я, переезжая, таскать с собой все эти стопки исписанных листов. Дома, в своём родном городе, я храню записи в специальной комнате, благо места хватает. А в этой квартире всё умещается на двух полках книжного шкафа.
За полгода моего пребывания здесь у меня накопилось двадцать две статьи. Сегодня сяду за двадцать третью.
Все черновики были аккуратно разобраны по папкам. Отобрав девять более-менее подходящих, я решил их просмотреть, предварительно заварив кофе и насыпав в блюдце печенья. Каких-то особых критериев, по которым запись должна подойти для чтения Лёшей, у меня не было. Наверное, мне просто должно захотеться, чтобы он её прочёл. Почему-то для меня было важно, чтобы он оценил работу целиком. Меня заинтересовала его идея с публикацией историй в виде полноценных рассказов. Почему-то до него ни мне самому, ни окружающим меня людям такое в голову не приходило.
До этого мне ни разу не приходилось заниматься ими после завершения работы над статьёй: не возникало надобности. По сути, черновики мне были ни к чему, но выкинуть не разрешала жена. Так и приучила бессмысленно складировать, отяжеляя жизнь дополнительным грузом прошлого.
Макая печенье в кофе и с аппетитом уплетая получившуюся «кашицу», я пробегал глазами по чернильным закорючкам. Мой почерк, аккуратный,
Где-то через час работы я остановился на папке с надписью «Тёплые воды любви». Изо всего, чем я располагал, именно эта история в тридцать с лишним страниц показалась наиболее достойной внимания. Облегченно вздохнув, я стал раскладывать на полу чистые листы…
Среда. Около полуночи. Я выхожу из душа, побритый и свежий. В комнате «творческий беспорядок». Ступать приходится аккуратно, чтобы не помять разложенные на полу листы. Почти весь ковер завален только что рожденными записями. Я их никогда не складываю в стопку, потому что на листах часто встречаются пометки и удобнее видеть перед собой сразу все страницы. Начинается этап отсеивания лишнего.
Через какое-то время я вдруг замечаю, что, помимо своей воли, неосознанно обращаю внимание на допущенные в тексте ошибки. К моему удовольствию, запятые, точки и тире стоят там, где им, по моему разумению, и положено находиться. Ни одной буквы в словах не «проглочено». Орфография вполне сносная. Что, не скрою, меня очень обрадовало. Значит, не такой уж я и безграмотный. А то стыдно с моим опытом так писать…
После недолгих раздумий решаю поделиться с Лёшей новой статьей. Уверен, он оценит.
– Андрей Иванович, вы серьёзно?! – не верит он своим глазам. – Это статья, которая вот только-только… ещё свет не видела… и не читал никто?
– Ну почему никто – редактор журнала уже получил образец, – немного смутился я, не готовый к такому восторгу. – Завтра с утра она выйдет в «Роулинг Стоун».
– Здорово! – выдыхает он. – И это тот самый черновик, из которого статья получилась.
Я сдержанно киваю.
– Круто! Вы уверены, что он вам не понадобится ближайшую неделю?
– Уверен. И даже ближайший месяц. Читай спокойно, если конечно, в почерке моём сможешь разобраться.
Лёша аккуратно, словно держит в руках хрупкую драгоценность или древний текст, готовый в любой момент рассыпаться в пыль, открывает папку, начиная бегать взглядом по строкам.
– Всё отчетливо и понятно, – уверяет Лёша и на какое-то время погружается в описанную мной историю. Я сижу тихо рядом, наслаждаясь витающей в стенах вокзала жизнью.
– Не поверишь, но я решил дать тебе последнюю запись, потому что в других – столько ошибок, что их читать невозможно. Будто я не журналист, а второклашка какой-то. Стыд и срам, – честно признаюсь я.