Булатный перстень

Плещеева Дарья

Мастеровые расхаживали взад и вперед, измеряя расстояние шагами и составляя умозрительный план местности. Александра едва сдерживала смех: ей казалось забавным, что она, вместо объятий жениха, выслеживает какое-то мелкотравчатое ворье, совершенно ей не нужное. И если рассказать Нерецкому об этом странном занятии, он наверняка растеряется и задумается, нужна ли ему такая странная супруга.

Тут на ум пришел князь Шехонской, которого Александра совершенно не знала, лишь слышала его высокопарные речи, а также княгиня Шехонская, которую Александра тоже не знала, но довольно

было видеть ее повадку и слышать ее голос.

Вот такова же будет и моя судьба, подумала Александра, с той только разницей, что Нерецкий больше не впутается в политические интриги. Но очень может статься, что какая-нибудь знакомая женщина, раскусив его нрав и пленившись пением, возьмет его за руку и уведет в тихий уголок. И придется Александре, как княгине Шехонской, бросать все дела, оставив младшую дочку с любимым внуком, в чьем доме отыскал заботливую бабушку Ржевский, кидаться вызволять любимое и слабое существо… И прощать, разумеется, как же иначе?..

Отчего сильные женщины обречены любить слабых мужчин, подумала Александра, за что им кара сия? Нерецкого нельзя не любить, от его голоса и прикосновения рук душа трепещет и улетает. Но вот повезло же Глафире Алымовой, встретился ей Ржевский, натура ничуть не менее утонченная и возвышенная, поэт, но кто назовет его слабым?

Ветер меж тем нагнал тучи, потемнело, и Александра с ужасом подумала: давно не было дождя, сейчас грянет! Еще несколько минут — и по навесу забарабанило. Теперь выходить и бежать к причалам было просто опасно — вокруг мгновенно образовалось настоящее болото из опилок, соломы, конского навоза, каких-то клочьев и тряпок. Когда все это было сухим — можно было осторожно пройти в изящных туфельках. Но когда размокло и раскисло — лучше было переждать и потом выбираться по закоулкам вдоль стен.

На кораблях опять принялись отбивать склянки, на сей раз это был один удар колокола, и Александра уже не знала, чему он соответствует по сухопутному времени. Свои часики на шатлене она оставила дома — кто ж знал, что они пригодятся?

Дождь окончился, но солнце не выглянуло и светлее не стало. Александра, уже сердясь на весь белый свет, начала высматривать, как, огибая лужи и явную грязь, выбираться из трущоб. Тут она услышала глухие удары, идущие словно бы из-под земли. Она спряталась за штабель ящиков, потом выглянула и увидела, что возле тачки стоит, нагнувшись, давешний красавец.

— А я тебе говорю — она разбухнуть от сырости не успела, а просто осела, за столько-то лет! — объяснял он кому-то, скрытому до поры за полупритворенной дверью. — Эта чертова дверь старее моей бабушки. Пока в нее не поколотишь ногами и не раскачаешь — не послушается.

Внизу появилась некрасивая, но живая и выразительная физиономия Ефимки Усова.

— Ты придумай подпорки какие-нибудь, — сказал он. — Видишь же, заваливается эта дура. Лучше всего подошли бы кирпичи.

— Где ж я тебе тут возьму кирпичи?

— А ты Богу помолись, он и пошлет, как послал мне саблю с кинжалом. Тоже ведь не чаял, что вернутся. И быть там они уж никак не могли.

— Ты молился, что ли?

— А как же! Только я об ином молился — чтобы

старый хрен не увидел меня и не завопил «караул!». Мне только полиции, сам понимаешь, недоставало. Мальчишки рассказали, у кого из обывателей лодку ночью отняли, и дом показали. Я лодку с веслами поставил, привязал и говорю им: ребятки, бегите, обрадуйте деда, нашлась пропажа.

— То есть по твоей молитве деда на берегу не оказалось?

— Ну да. А когда я к кустам пошел нужду справить, тут мне моя сабелька с кинжалом из крапивы и блеснули. Думаешь, не по молитве? А как вышло, что их раньше никто не заметил? Ведь сколько пролежали?

— Раньше никого там нужда не прихватывала.

— Нет, ты скажи, что это, коли не Божий промысел? Сперва сабля с кинжалом к тебе от воров попали, потом ты их сдуру под забор забросил, а я нашел. Что ж это иное, а?

— Господи, пошли нам, грешным, кирпичей! — чтобы отвязаться, воззвал красавец. — Вот пусть стоят под навесом сухонькие! Для доброго дела надобны, Господи!

Он пошел к навесу. Александра обжала на боках юбки — ей вовсе не хотелось, чтобы этот чудак заметил ее и узнал. Объяснить, что она тут делает, было бы невозможно.

— А вон там, за дровами, что? — подал голос Усов.

— Кирпичи?!

— Тащи сюда!

— Отчего ж ты не помолился, чтобы нашлись твои булатные хлебцы? — спрашивал красавец, вместе с Усовым подмащивая кирпичи под большую и непослушную тачку.

— Да молился… Я так думаю — когда я заметил пропажу и стал молиться, мои хлебцы уже в чьей-то кузне под молотом на наковальне лежали. Как ты их вернешь, когда из них, поди, уже подковы сковали? Тут и сам Господь ничего не поделает. Обидно — сил нет…

Красавец похлопал Ефимку по плечу.

— А знаешь, я уж три недели не пью! — похвалился он.

— Ты зарубки ставишь, что ли? — полюбопытствовал Ефимка. — А на чем?

— То-то и беда, что не на чем. В голове держу. Каждый денек. Ну-ка, колыхни эту рухлядь…

Тачка, подпертая кирпичами, стояла крепко.

— Можно нагружать, — решил Ефимка.

— Ты скажи Михайлову — Ерофеев-де за ум взялся, — неожиданно жалобно попросил красавец. — Что тебе стоит? Скажи — сколько сидел в Кронштадте, даже капли в рот не взял. А мог! И проверить бы никто не сумел!

— Нешто он меня послушает… Он самого себя слушать привык. У нас мастер такой есть, золотую насечку на пистолеты наводит, Степаныч. Вот у него та же придурь — коли кого сразу признал хорошим человеком, до последнего держится. А коли на ком поставил крест — черта с два разжалобишь. Сам решает, советов не слушает.

— А ты замолви…

Больше Александра ничего не могла разобрать — они спустились в подвал.

Минуты две спустя началась странная возня — Ефимка то выскакивал на лестницу, то заскакивал обратно, что-то тянул, что-то пихал. Было похоже, будто из подвала хотят вывести слона средних размеров, и этот слон упорно сопротивляется. Наконец Александра поняла, что означает суета: кое-как выбрался красавец с очень громоздким грузом на плече, замотанным в рогожу. Протащить такое в низкую дверь — на то требовался особый талант.