Булатный перстень
Шрифт:
Корсаков велел Федьке принести из какой-то кухмистерской обед на две персоны и уже сидел за столом.
— Садись, — сказал он. — Что письмо?
Ероха объяснил.
— Правильно сделал. Письмо такое, что, может, его самой государыне покажут.
— Что ж там — измена, донос?
— Да черт его ведает. Досталось оно мне случайно, куда его девать — я не знал. У меня тут такое, такое…
Видимо, Корсакову не терпелось рассказать о своих похождениях.
— Ерофеев, я ведь скоро женюсь!
— Поздравляю, на ком?
— На прекраснейшей в свете девице. То есть перед Богом она уже мне жена, но ее проклятый родитель и слышать обо мне не
— Понимаю…
— Так вышло, что мы с ней сперва друг друга полюбили страстно, потом сошлись, тайно встречались, и оказалось, что она в ожидании…
— В ожидании чего? — не понял Ероха.
— Младенца, чудак. Чего еще может ожидать девица, которая отдалась любовнику своему? Я сватался — старый черт отказал. А меж тем срок близится, и диво, что удается скрыть брюхатость под юбками. Как быть? Ведь когда рожают — столько шума… Мы догадались — во Второй Мещанской живет ученая повивальная бабка, госпожа Ольберг, к ней многие дамы в сомнительных случаях обращаются. Уговорились — если Господь будет милостив и схватки начнутся ночью, Маша, горничная, тайно выведет мою невесту из Дому и на извозчике доставит к Ольбергше…
Ероха слушал, затаив дыхание.
— А я должен был прислать к тому же дому своего Федьку, чтобы он взял дитя и быстро принес ко мне. Тимофеич отыскал кормилицу, согласную ехать с нами в Москву. Вообрази ж мое изумление, когда дурак Федька прибежал утром и доложил, что дитя пропало!
Ероха лишился дара речи.
— В письме, что я сегодня получил, это вкратце разъяснялось — Маша приняла за Федьку кого-то другого и всучила ему дитя, а сама побежала за извозчиком, который ждал в условленном месте. Федька опоздал, возможно, минут на пять! Кто ж знал, что Господь пошлет легкие роды?
— На все воля Божья, — пробормотал Ероха, боясь спугнуть рассказчика.
— Я понял, что чужой младенец никому не нужен, и его нужно искать окрест повитухина дома. Мы втроем понеслись расспрашивать извозчиков, которые не записались в полк, молочниц, дворников, пошли по трактирам, и дитя нашлось!
— И что же? — охрипнув от волнения, спросил Ероха. — Ему это не повредило?
— Нет, добрая женщина кормила его. Мы тут же передали сына своей кормилице, а когда она его распеленала — выпал из одеяльца пакет. Я долго не знал, как с ним быть — он не был надписан. И вот сегодня утром, пока ты спал, я все же вскрыл его. Ерофеев, это оказались масонские бумаги. И если бы это была обыкновенная их возвышенная невнятица — черт бы с ней! Там шла речь о ложе «Нептун», которая объединяет флотских. И мне показалось, что сочинитель, Господи прости, лелеет измену. Ведь «Нептун» — ложа шведского образца, и ее гроссмейстер — герцог Зюдерманландский, и наши масоны обязаны ему во всем подчиняться… Вообрази, что может из этого выйти!
— Погоди, погоди… С чего ты в масонских делах стал разбираться?
— Да я сам чуть в «Нептун» не угодил, меня обучали и просвещали, я с поручениями ездил. Так вот, герцог Зюдерманландский возглавляет эскадру, которая должна сразиться с эскадрой Грейга, а господин Грейг — сам масон, управляющий мастер «Нептуна» и должен повиноваться приказам герцога. Понимаешь, какой узел завязался? Я понял одно — сам его развязать не могу, нужен человек, который способен это сделать. А кто, кроме Ржевского? Он хотя от дел отошел, но его слово и для петербуржских, и для московских масонов много значит, он догадается, что тут предпринять. Вот я с тобой этот пакет со всем его содержимым, обернув его наново, и отправил…
— Матерь Божья… — прошептал ошалевший от известия Ероха.
— Вот именно, я тоже, читая, крестился и всех святых поминал. Раньше вскрыть надо было. А сейчас Грейг уже получил от государыни приказ ставить паруса и вести эскадру на поиски неприятеля. Весь город про то судачит. Так что, боюсь, предатели уже ушли в плаванье…
— Эскадра ушла?
— Ну, коли не сегодня — так завтра уйдет, медлить не станет.
— Ушла? Без меня?..
Странные маневры совершает человеческий разум. Диковинная история с исчезнувшим письмом Змаевича померкла перед новостью об уходе эскадры, хотя, казалось бы, какое дело пропащему мичману, выпивохе Ерофееву, которого товарищи живьем похоронили и отпели, до войны со шведами?
То, что прежние друзья и сослуживцы без него ходили в плаванья по Балтике, школили рекрутов, принимали новые суда и чинили старые, получали чины, собирались в кругосветный вояж, Ероху почти не волновало — такова их жизнь, он сам совсем недавно жил этой жизнью и ничего в ней чересчур соблазнительного не видел.
Но товарищи без него ушли на войну. И это было нестерпимо!
Никто не сказал: братцы, а подождем Ерофеева, он ведь тоже собирался, даже простым матросом был готов идти и от пьянства хотел отстать, подождем его, вот он уже торопится, вот бежит по пирсу!
Мичмана Ерофеева больше не было в списках тех, кто присягал служить Отечеству. И эскадра ушла без него.
— Корсаков, дай мне два рубля, — сказал Ероха. — Дай два рубля, черт, черт! Будь оно все проклято! — И треснул кулаком по столу.
— Ты сдурел?
— Я поеду в Кронштадт. Я их догоню.
— Точно — сдурел.
— Корсаков, это — все, что у меня осталось… Понял? Господи, какой я урод! Хватит! Слышишь? Долбать мой сизый череп! Не могу больше, не могу, не могу…
И Ероха зарыдал самым пошлым образом, как пьяная баба, колотя кулаком по столу и бессвязно матерясь.
Так тошно ему не бывало даже в самом суровом похмелье.
Глава восьмая
БОЙ ПРИ ГОГЛАНДЕ
Эскадра Грейга, невзирая на слабый ветер, а то и вовсе штиль, шла на запад, к Гогланду — медленно, но шла, полагая обогнуть остров с юга.
Опытный шотландец, поразмыслив, поделил свой флот на три эскадры. Первая, под командованием Мартына Петровича фон Дезина, родного брата застрявшего в Копенгагене Виллима фон Дезина, была, с его точки зрения, самой слабой — потому и назначена в авангард, для лучшего над ней надзора, как Грейг со всем известной лаконичностью объяснил офицерам. Контр-адмирал Тимофей Гаврилович Козлянинов, бывший с Грейгом в сражении при Чесме и имевший репутацию человека надежного, возглавил вторую эскадру, место которой было в арьергарде. Его флагманом был семидесятичетырехпушечный «Всеслав». Себе Грейг взял самые сильные и мощные корабли. Они составили кордебаталию.
Попал в авангард и «Мстиславец».
Быстрее огромных кораблей и фрегатов были шустрые парусно-гребные катера, бывшие в составе русского флота всего лишь с 1782 года. Они, сколько было можно, поддерживали связь с Кронштадтом. Так в эскадре наконец узнали судьбу двух фрегатов-разведчиков, не вернувшихся в порт. Тридцатипятипушечный «Ярославец» встретился со шведами у мыса Суроп, не сумел уйти и сдался. В тот же день шведам достался еще один приз — двадцатишестипушечный «Гектор», командир которого приходился Родьке Колокольцеву двоюродным дядей.