Булатный перстень
Шрифт:
Вернулся он четыре часа спустя — его уже искали по всем закоулкам, а госпожа Колокольцева, которую отпаивали лавровишневыми каплями, твердила, что гадкий мальчишка сбежал в Кронштадт и далее — на войну. Выслушав все, что в таких случаях мать говорит сыну, Родька поклялся сидеть дома безвылазно, пока не заживут рука и плечо, и пошел докладывать о своих подвигах Михайлову.
— «Мстиславец» со всей эскадрой стоит сейчас у острова Сескар, дырки латает, только капитан у него другой, господин Бакеев, а господин Хомутов лечит раны теперь, — торопливо сообщил Родька. — А государыня сердита! Фондезина от дел отстранили за бестолковость! Шведы взяли «Владислава». А Валронта, Баранова и Коковцева под суд отдадут! При дворе говорят — государыня
— Потери известны? — перебил Михайлов.
— Да. Наших — более полутысячи…
— Ох… — вздохнул Михайлов и крепко задумался. В Готландском сражении ему кое-что сильно не нравилось. Судьба «Владислава» — это раз. И странное поведение трех кораблей — это два.
Какое отношение к военным делам имели загадочные господа, копавшиеся в сундучке и укравшие перстень, Михайлов взять в толк не мог. Но он умел сводить концы с концами. Получалось, что пир устроили офицеры с «Дерись», они пригласили офицеров с «Мстиславца» и с «Брячислава», кто-то из участников пира приволок бесчувственного Михайлова в каюту, и это же судно, «Дерись», в сражении отнюдь не дралось, а опозорилось.
Если бы его притащили свои — на следующий день уж что-нибудь да сказали бы… А тут молчок. Неужто и впрямь единственный, кто видел этих двоих, — бывший гардемарин, а ныне — «ни то ни се» Колокольцев?
Может ли статься, что один из них — Майков, который на пирушке не отходил и умные беседы затевал? И что скажут на сей предмет Новиков с Усовым, коим было поручено разведать про Майкова?
— У господина Новикова я тоже побывал, дал ему наш адрес, — сказал Родька. — Он обещался вскоре быть, сказывал — есть кое-что занятное.
Глава девятая
СОПЕРНИЦЫ
Александра придумывала подступы к повивальной бабке Ольберг. Ученая повивальная бабка знает, надо полагать, высший свет, ее зовут в самые богатые дома. Похоже, дитя, невольно утащившее с собой конверт, не простого роду-племени. И добраться до него будет трудно. Пока доберешься — как раз пакет и вскроют…
Но ее с детства учили делать все возможное для достижения цели. Вот только цели подходящей в жизни как-то не случилось.
Сейчас она, впрочем, была — не столько найти какое-то непонятное письмо, сколько привязать к себе Нерецкого. Что выгоднее для влюбленной женщины, чем попавший в беду избранник? Тут его бери голыми руками!
Наконец предлог для визита к госпоже Ольберг был найден.
Александра принарядилась, велела закладывать экипаж и покатила на Вторую Мещанскую. Мавруша хотела ехать с ней, полагая, что опекунша в таком виде собралась на гулянье, но получила отказ. Тогда она стала допытываться, скоро ли будет музыкальный вечер. Подоплека этих вопросов Александре была ясна.
— Какие вечера, когда война? Того гляди, придется уезжать из столицы в Спиридоново! — сказала она.
Положение на суше было не таким уж скверным. Да, шведская армия в тридцать шесть тысяч человек во граве с самим королем перешла финскую границу, и что? До Санкт-Петербурга ей было очень далеко. Все это войско налетело на малую крепостцу Нейшлот, где и гарнизона-то было чуть более двухсот человек. Густав шведский прислал коменданту Нейшлота Кузьмину ультиматум — потребовал открыть ворота и впустить своих солдат. Как на грех, Кузьмин был однорукий. Он ответил красиво: открыть ворота нечем, одна-де у меня рука, и в той шпагу держу, пусть его величество сам потрудится. Густав, видно, осознал свое комическое положение и не стал бросать всех тридцать шесть тысяч вояк на одну крепостцу, а, дня два постреляв по стенам, затеял
Но растолковывать вчерашней смольнянке политические и военные тонкости Александра не стала. Тем более, что, хотя русский флот и могуч, ему предстоит нешуточная стычка со шведским. Должен победить. Должен! Но всякое бывает…
Мысли о флотских делах допекали Александру, пока она ехала на Вторую Мещанскую. Как у всякой жительницы Санкт-Петербурга, у нее были знакомые морские офицеры, и все, кто не воевал с турками, уже отправились в Кронштадт. И Михайлов тоже был в Кронштадте…
Если бы расстались с ним склочно, с воплями и угрозами, было бы легче. Можно было бы думать о нем плохо. А так — ведь и не придерешься. Все понял и ушел. За это можно было разве что поблагодарить.
Экипаж остановился напротив губернаторского дома, Александра вышла, оправила юбки. На ней был очень изящный наряд — редингот кармелитового [13] цвета, разумеется, полосатый, со скромным воланом вокруг выреза, и меж его широко разошедшимися полами — простая юбка, изысканного бланжевого [14] цвета, — никаких лент, лишь кружева, прикрывающие декольте, и простая шляпа со скромной кокардой. Казалось бы, все очень просто, но если госпожа Ольберг пользует знатных дам, то поймет цену этой простоты, да и знает наверняка, что приличная женщина с утра, расфуфырясь, не выезжает.
13
Чистый коричневый (прим. верстальщика).
14
Кремовый или телесный (прим. верстальщика).
Дворник, как полагается, стоял у ворот.
— Здесь ли квартирует госпожа Ольберг, любезный? — спросила Александра.
— Здесь, сударыня. Все второе жилье занимает, — доложил дворник.
Дом был трехэтажный — выходит, Нерецкий жил наверху.
— А что, есть ли в третьем жилье свободная квартира?
Обычно на такой вопрос простой человек принимается перечислять всех обитателей дома, но дворник был то ли умен, то ли предупрежден.
— Там их две всего, так одна пустует, — и добавил явно перенятым у какого-то щеголя тоном: — к вашей милости услугам!
У Александры была заготовлена плата дворнику, который еще мог пригодиться, — десятикопеечная монета, хотя его ответ и двух копеек не стоил, а дальше будет видно.
Дворник, отставив метлу, отворил дверь, от которой почти сразу начиналась лестница, и Александра поднялась. На стук в дверь отозвались немецким «веристдас», потом отворили. Прислужница повивальной бабки, белобрысая девица, провела Александру через сени в небольшую гостиную. Хозяйка поднялась ей навстречу — тут Александра и лишилась дара речи.
Ей доводилось иметь дело с повитухами — когда рожала кузина Софья, роды были так трудны и длительны, что в дом назвали и врачей, и повивальных бабок, и даже каких-то совсем безумных старух. Александра сидела с ней, держала за руки, утешала и клялась в душе, что рожать не станет ни за что. Правда, ей было тогда около двадцати лет. Запомнилось, что повитуха — крупная крикливая тетка, в годах, никак не менее сорока, а то и пятидесяти, одетая просто, в большом переднике и с закатанными рукавами, а рожа у нее круглая и щекастая.