Булкинъ и сынъ
Шрифт:
– Помилуйте!
– почти крикнул я, прямо-таки ошеломленный чудовищным поклепом.
– Это меня-то вы называете шпионом?!
– Не знаю!
– взорвался грек, словно фугаска.
– Знаю только, что кто-то подозрительно крался к моей двери!
– А вы-то что делали в коридоре?
– спросил Хряпов уже меня.
– Мало ли что я мог делать!
– возмутился я.
– Как вы думаете, куда я мог направляться с полотенцем в руках?... Вон, кстати, оно лежит у моей комнаты. Видите? А?
– Что же вы не шли мимо со своим полотенцем?
– тут же вцепился в меня детектив.
–
– Я не крался!
– Крались!
– Ну, крался... Еще бы, если у вас глухой ночью свет горит! Поневоле заинтригуешься: чем вы там занимаетесь?
– Ничем не занимаюсь... Я спал.
– Как спали? При свете?
– вырвалось уже у Хряпова.
– При свете, - сердито ответил грек.
– Ну и что?
– При свете и с револьвером в руках?
– сказал Хряпов и захохотал, а Фундуклиди засопел.
– Вы что же - особой йогой занимаетесь?
Глядя, как мы стоим с Фундуклиди друг против друга, словно два индюка, Савватий Елисеевич кончил смеяться и, покашливая, произнес:
– Ну что же, дело ясное, господа. Произошло недоразумение. Ночь еще большая, давайте воспользуемся ее благами.
– Вы предлагаете разойтись?
– спросил я.
– Настаиваю на этом! И - прошу, господа - пожалуйста, больше благоразумия и осторожности.
– Легко сказать: благоразумия, когда господин Фундуклиди...
– начал было я, но Хряпов похлопал меня по плечу:
– Довольно, Петр Владимирович, довольно. Идемте спать. Спокойной ночи, Михаил Ксантиевич. И, кстати, запрещаю вам спать одетым и при свете. Нехорошо-с! Завтра опять выпейте валерианы.
– Покойной ночи, - сказал грек и затворил дверь.
Хряпов съел подступивший зевок, запахнул халат и повернулся было идти к себе - но я схватил его за рукав и на цыпочках отвел подальше от фундуклидиной комнаты.
– Савватий Елисеевич, - прошептал я, приблизя лицо к хряповскому уху настолько, насколько позволяло приличие - то есть, уважая дистанцию между газетчиком и миллионщиком.
– Вы греку доверяете? У меня есть некоторые подозрения...
– Бросьте, - пробормотал Хряпов.
– Это он со страху при свете спит. Я его знаю десять лет. Михаил Ксантиевич, кроме как в детективной, в других областях весьма, гм... недалек. Вы разве сами не заметили?
– Заметил. Но у меня есть наблюдения...
– Нервы. Нервишки-с, - сердито сказал Хряпов, которого явно морил сон.
– Не ссорьтесь и не ругайтесь, я вас прошу. Ни к чему это сейчас. Прощайте. До утра.
Он запахнул потуже халат и съязвил:
– Кстати, не забудьте: ведь вы, кажется, куда-то шли... с полотенцем?
21.
Как можно догадаться, обстановка поутру за завтраком была не из приятных. Фундуклиди косился на меня исподлобья недружелюбным взором. Я делал вид, что никакого Фундуклиди на свете вообще не существует. Хряпов время от времени вспоминал ночное происшествие и в меру потешался над нами обоими. Мы постными минами давали понять, что шуточки нам не особенно по душе. Но в нашем положении развлечения были редки, и он потешался. Особенно было неприятно то, что хряповские насмешки слышал Степан, который был тут же, подавал
– Того и гляди, господа, вы мне эдак весь дом разнесете... Надеюсь, Михаил Ксантиевич, вы не кладете, по крайней мере, на ночь под подушку бомбу?
– Бомбу - нет. Только револьвер, - буркнул грек.
– Ах, только револьвер? Благодарю, благодарю...
– После будете благодарить, - сказал обозленный Фундуклиди и продолжил, набравшись духу: - Когда вас во сне зарежут.
– Зарежут? Кто же?
– поинтересовался Хряпов.
Детектив поднял голову от тарелки, где ковырялся без обыкновенного своего аппетита, завращал глазами и вдруг указал в меня столовым ножиком.
– Вот такие господа, которые ночами по коридорам ходят... и зарежут.
– Позвольте!
– крикнул я.
– Это уже наглость!
От злобы у меня даже заломило в затылке.
– Господа! Господа!
– Хряпов постучал вилкой о графин.
– Да мы - ничего, - неуверенно, с подхрипотцой сказал Фундуклиди.
Я оскорбленно вскинул голову - и вдруг натолкнулся взглядом на Степана и замер. Хряповский слуга смотрел, не мигая, на Фундуклиди, и были в его глазах презрение, ненависть - много всего было в этих глазах настоящее злодейское обжигающее варево.
Фундуклиди, удивившись тому, как внезапно осеклась моя горячность, тоже посмотрел в ту сторону, что и я, и, встретившись со степановым взглядом, заерзал и спешно отвел свои наглые глаза, словно ожегшись. После этого Степан, словно очнувшись, продолжал свои обычные обязанности, а мы с детективом, наоборот, как бы замерли.
– Что это с вами, господа?
– спросил Хряпов, изумленный тем, что наш кипяток вдруг остыл.
– Салат... вкусный очень...
– проговорил Фундуклиди в тарелку.
Салат!
Я решил, что миндальничать больше нельзя. Положение наше серьезное, а здесь - явно какое-то темное дело. То, что грека и Степана связывает невидимая нить - налицо. И нить эту надобно нащупать! Только подойти следует хитро: эдак с бочка.
Гм... с бочка. Собственно, три случая можно поставить греку в вину. Прежде всего, он меня давеча ночью чуть не угробил. Это раз. Это ужасно и даром ему не пройдет. Потом - в самом начале нашего сидения - он шатался зачем-то по чердаку. Это два. И в-третьих, - шушукался со Степаном тогда за углом... Но это всё не козыри. С шушуканьем он уже один раз вывернулся, так что теперь его на это, пожалуй, не поймаешь... Жаль... Стрелял в меня?.. Скользок он, Фундуклиди, начнет демагогию разводить, еще обвинит меня в личной мести. Что же остается: давний случай с чердаком?...
Всю оставшуюся трапезу я то и дело испытующим взором вдруг упирался в Степана. Тот, однако, не менял своей обычной невозмутимости и продолжал заученно разливать кофей или двигать тарелки. Тогда я еще тверже решился взяться как следует за грека. После завтрака я долго кружил вокруг него ястребом, пока в укромном углу не взял его, наконец, за пуговицу.
Кто бы мог подумать, что мой вопрос угодит в яблочко! А яблочко у толстого грека, очевидно, находилось в оттопыренном животе под жилетом, потому как он скрючился при моих словах.