Бумажные души
Шрифт:
Через собственноручно проделанную дыру в стене Луве заглянул в кухню. Квартира походила на зону боевых действий. Дом словно попал под обстрел: из стен торчат провода, на полу куски штукатурки, какие-то камни. Дверь балкона была открыта, и в комнату лился полуночный свет. Ночи этого времени года принято называть белыми, но правильнее было бы назвать их синими.
Луве расстегнул портфель и достал третий рисунок, сделанный Каспаром.
По белому листу протянулись несколько горизонтальных линий, разделенных несколькими вертикальными чертами.
“Проблемы с памятью и почечная недостаточность”, – подумал Луве. Возможно – избирательная немота и постоянные кошмары. По всей вероятности, это следствие насилия – физического и, может быть, психологического. Возможно, при помощи странной позы, которую мальчик принял перед тем, как нарисовать нотный стан, он хотел показать, что для него значит музыка.
Итак, фотографии послужили для Каспара триггером. А вдруг музыка окажет тот же эффект?
Луве отогнул защитный целлофан, прикрывавший стереодинамики – в воздухе закружилась мелкая пыль – и включил усилитель. Потом взял телефон и выбрал первое музыкальное произведение, какое пришло на ум.
Им оказалась оркестровая версия саундтрека к фильму Стэнли Кубрика “Барри Линдон”. Музыка звучала в эпизоде, где оскорбленный пасынок вызывает отчима на дуэль.
Луве смотрел этот фильм в середине девяностых, когда его показывали по шведскому телевидению: отличная, но слегка затянутая экранизация романа о взлетах и падениях малосимпатичного авантюриста Барри Линдона, жившего в восемнадцатом веке.
Луве, зашуршав защитной пленкой, сел на диван. Вскоре из динамиков полилась величественная и печальная струнная музыка.
Луве не помнил сюжета, но, когда музыка заполнила комнату, в памяти стали всплывать картины: английские солдаты в красных мундирах ровными рядами движутся по зеленому полю; сидит в ванне полуобнаженная бледная женщина в богатом чепце; мальчик упал с лошади. Посмотрев фильм, Луве ни о чем подобном и не вспоминал. Но теперь, когда заиграла музыка, образы ожили, и фильм воскрес в памяти.
Вино сделало свое дело: Луве стало клонить в сон. Пошел следующий трек. Одинокая скрипка заиграла искаженную народную мелодию, и тут зазвонил телефон.
По голосу Лассе Луве сразу понял: что-то произошло.
– Каспар порезал себя, и довольно сильно… Он в Каролинской больнице. Я уже здесь.
Глава 37
Мидсоммаркрансен
Одна из самых коротких ночей в году близилась к концу; начинался самый длинный день в году. Лужайка перед гостиной Жанетт уже не казалась серо-голубой. Она стала зеленее, а желтый лишайник на каменной ограде выделялся отчетливее. Шварц вспомнил, когда в последний раз пил до восхода. Это было в Брандбергене, в компании старых друзей, на вечеринке по случаю возвращения домой. Шварцу хотелось надеяться, что “Файербол” он тогда пил в последний раз.
Жанетт так и не притронулась к вину. Спирт начал испаряться, на внутренней стороне бокала в нескольких миллиметрах
– Что скажешь? – спросила Жанетт, кивая на бутылку с остатками красного вина.
Шварц помотал головой и прикрыл ладонью пустой бокал.
– Даже не знаю, что думать.
– По-моему, – продолжила Жанетт, – очевидно, что у Лолы Юнгстранд был пунктик на Квидинге. Не знаю почему – то ли ей мерещились призраки, то ли там и правда что-то было. Но она предстает чуть ли не сталкером.
“Да кто он вообще такой, этот Пер Квидинг”, – подумал Шварц, рассматривая фотографию писателя на задней обложке.
Стильный, с живой улыбкой и очаровательно непослушной шевелюрой. По мнению многих, хорошо одет и так же хорошо изъясняется что в интервью, что в романах. Ходили слухи, что Квидинг неимоверно богат, что состояние его гораздо больше, чем он заявлял официально. При этом Квидинг производил впечатление человека без личной жизни.
Шварц взялся за телефон и погуглил Квидинга, после чего прочитал вслух куцую статью из Википедии.
“Родился 18 сентября 68 года в Евле. Работал анестезистом в наркологической клинике. После успеха дебютного романа “Дорога жизни” полностью посвятил себя писательской деятельности. С 2006-го женат на Камилле Квидинг, в девичестве Юльберг, литературном агенте…” Вот и все.
Конечно, имя Квидинга всплывало в желтой прессе и вечерних газетах, но сведения Жанетт были весьма поверхностными. Она сообщила Шварцу, что Квидинги владеют роскошной виллой на собственном островке. Время от времени пара приглашала туда журналистов – для уютных репортажей “в гостях у звезды”. Детей нет, про родственников тоже ничего не известно.
Шварц отложил книгу, и они какое-то время сидели молча. За окном просыпались птицы, начиналось июньское утро.
– Может, Лола и была параноиком, – сказала Жанетт, – но кое-что действительно странно. Сейчас я прочитаю абзац, а ты пока посмотри мой телефон.
Жанетт вызвала на экран изображение и передала телефон Шварцу.
– Это отрывок из дневников Стины, – пояснила она. – Описание картины, которая висит у нее над кроватью. Крестьянский двор под ярким солнцем.
– Ладно, – согласился Шварц и посмотрел на экран телефона. – А дальше?
Жанетт стала читать отчеркнутый Лолой абзац.
– “…амбары, сеновалы; куры что-то клюют – немного похоже на нашу деревню. Широко раскинулись поля, желтые от обильного урожая. За подворьем тянется узкий проселок. На нем тень мужчины, который ведет за руку малыша. На стене дома, из-за которой появляются тени, облупилась краска, иные доски потемнели, а желоб порос ржавчиной…” – на одном дыхании прочитала Жанет; ей пришлось сделать паузу. – “И если во дворе трава зеленая и свежая, то на обочине, куда падают тени мужчины и ребенка, она выглядит блеклой, безжизненной”.