Бумажный дом
Шрифт:
Библиотека уцелела чудом, и несчастный случай не обратился в трагедию. Но Брауэр утратил каталог, часть которого сгорела, а часть была испорчена водой. Он крикнул мне, чтобы я проходил, и я увидел, что он сидит, как я уже сказал, совершенно без сил, на стуле, уставившись на черные следы от огня на остатках шкафа. Он только что утратил данные о расположении большей части своих книг и даже данные о смысле того, что они находятся на той или иной полке, если только они не остались в его памяти. Для него это была трагедия, и я в тишине соболезновал ему, попытавшись приободрить несколькими словами, которые он тут же отвергнул. Он сидел, свесив руки между колен, волосы взлохмачены, взгляд устремлен на ножку шкафа с картотекой. В такой момент от него нельзя было требовать вежливости. Я немного побыл с ним,
— И что он сделал потом? — поспешно спросил я.
— Ну, прежде чем я вам это расскажу, вы объясните мне, почему мы говорим о Карлосе Брауэре. Если, конечно, не возражаете, — добавил Дельгадо сухим тоном, который я сразу понял. Я исчерпал его любезность, и он начал чувствовать, что ею злоупотребляют.
— Я приехал вернуть ему книгу, которую он прислал одной моей коллеге, но она погибла до того, как ее получила.
— Как ее звали? — с интересом спросил он.
— Блюма Леннон. Она работала на кафедре испанской филологии Кембриджского университета. Она погибла недавно, ее сбила машина.
Дельгадо удивленно взглянул на меня и заерзал на кресле, словно имя Блюмы лишило его опоры.
— Прошу вас, — все еще неуверенно проговорил он, — ответить мне на еще один вопрос. У нее случайно не было книги в руке?
Теперь удивился я. Откуда возник этот невозможный вопрос? Я молча кивнул, и Дельгадо расплылся передо мной, выходя за рамки уже сложившегося у меня представления о том, где я нахожусь, о его длинном рассказе, об эксцентричности человека, занимающегося путешествиями по книгам. Но от моего кивка выражение его лица снова изменилось, и он опять заколебался. По его телу блуждала неловкая мысль.
— И еще одно. Просто боюсь спрашивать. Вы должны мне поверить, — сказал он. — Возможно ли, что эта книга была написана Эмили Дикинсон?
Я снова кивнул, совершенно обескураженный.
Он хохотнул. Икнул. Снова резко замолчал. Я все еще не понимал, что происходит.
— Не пугайтесь. Или, пожалуй, пугаться следует нам обоим. Просто не могу в это поверить!
— Аналогично, — сказал я, подгоняемый его ответом.
— Видите ли… хотите послушать? После пожара Карлос наконец продал дом, отдал жене деньги, которые она требовала, и отправился в Мексику. На двадцать, может, тридцать дней. Он был не в себе. Если хотите, я потом расскажу. Но ответ, которого вы ждете, кроется в том, что, когда он вернулся из поездки, как-то в субботу мы встретились на рынке «Тристан Нарваха» и разговорились. Он рассказал мне, что был на заливе и в Мичоакане, и, говоря о прочих потрясающих местах, он упомянул, что участвовал в конгрессе писателей в Монтеррее. «Ну и как? Было интересно?» — спросил я. И вот что он ответил: «Ничего. Но я познакомился с английской преподавательницей, очень симпатичной, это было самое лучшее. Одна из тех горячих и самонадеянных университетских профессоров, которые все увешивают литературными цитатами, и если им придется умереть, выберут внезапную смерть под колесами машины, которая застигнет их в момент чтения Эмили Дикинсон».
Я не смог удержаться от нервного смешка. Несколько минут мы ошеломленно смотрели друг на друга, как если бы существовали в сказке, а реальность вдруг выгнулась в неожиданную петлю. Дельгадо поднялся, прошел к маленькому бару и вернулся с бутылкой виски, ведерком со льдом и двумя бокалами, «потому что иначе через это не пройдешь», — сказал он.
Пока он разливал виски, я вспомнил посвящение Блюмы на первых страницах книги. Что-то или кто-то посмеялся над бахвальством, с которым она положила конец своему роману. Карлос Брауэр не смог ее удивить, но пока ему удалось доказать, что он оказался лучшим колдуном, чем Блюма. Удивительно не то, что, несмотря на все старания продемонстрировать свой интеллект, она была предсказуемой. Удивительно то, что рок или судьба откликнулись.
Однако я так и не знал, что случилось с Брауэром и почему его нельзя отыскать.
— Что он предпринял потом?
— Продал дом, —
Если память мне не изменяет, в то утро, на блошином рынке «Тристан Нарваха», я видел его в последний раз. Через некоторое время один общий приятель рассказал мне, что Карлос купил участок в Ла-Паломе — без электричества, без водопровода — и построил себе эвкалиптовую хижину с соломенной кровлей.
Удивительно уже то, что до мозга костей городское животное захотело жить рядом с морем. Это не метафора. Он построил хижину прямо на пляже, между лагуной Роча и океаном. Не знаю, знакомо ли вам это место. Это полоса пустынных дюн, открытых ветрам и морским приливам, со стороны лагуны там стоят бедные домишки рыбаков, занимающихся ловлей креветок, когда в феврале открывается песчаная отмель, и атеринок все остальное время. На машине туда не всегда проедешь. Часто приходится добираться на телеге, потому что дюны смещаются и перекрывают ведущую вдоль берега дорогу. Повыше есть еще одна грунтовая дорога, но, несмотря на это, чтобы дойти туда, где он соорудил хижину, нужно шагать метров двести — триста по сплошному песку. Своего рода затерянный уголок на краю света. Если вы не очень уверены в смысле жизни или хотите позабыть о размышлениях и стать другим человеком, это самое подходящее место. Если вам хочется умереть от одиночества, почувствовать себя как собака или столкнуться лицом к лицу с самим собой, вам следует отправиться именно в такое место. Без полутонов. Без анестезии. Без отвлекающих моментов. Без утешения. Место без тени. Дикое место. С небом, какого больше нигде не увидишь. С ночью, огромной, как день. До того, что начинает давить на вас. Заставляет вас почувствовать себя всего на миллиметр больше, чем бегущая по песку букашка. Не знаю, зачем Карлос отправился туда. Но явно было, что он не в себе или по крайней мере потеря каталога покончила с его мечтой упорядочить библиотеку.
Это немаловажно. Надеюсь, вы меня поймете. Представьте себе на минутку, что в течение всей своей жизни вам удалось собрать ряд воспоминаний о детстве: ощущения, запахи, свет, падавший на волосы матери, первые приключения во дворе, более или менее хаотичные впечатления о чем-то невыразимом, что тем не менее составляет для вас память о детстве с его страхами, радостями и волнениями. Затем идет реестр вашего взросления. Школа упорядочивает. Учителя, одноклассники, первые шалости — и так вы продолжаете накапливать воспоминания обо всем пережитом до сегодняшнего момента.
Однажды, совершенно неожиданно, вы утрачиваете порядок этих воспоминаний. Они есть, но отыскать их уже невозможно. Вы ищете образ своей первой женщины, а находите ботинок, который грызла собака на далеком пустыре вашего детства. Ищете лицо матери — а находите неприятного типа в темном государственном учреждении. Ваша история кончена. Я думал об этом, пытаясь понять поступок Карлоса. Хуже всего то, что факты здесь, они ждут, чтобы вы их нашли, — а вы никак не можете это сделать. Это не забытье, милосердно скрывающее то, что вы не в состоянии вынести. Это запечатанная память, сводящий с ума зов, на который вы не можете ответить. У него не сохранился даже тематический каталог, который он презрел в поисках новой, более сложной, но в то же время и более хрупкой системы.
В общем, он увез книги в Рочу. На полоску песка между лагуной и морем. Тяжелое путешествие — ведь книгам пришлось преодолеть более двухсот километров в нескольких крытых грузовиках. Наверняка их доставили по грунтовой дороге, а потом перевозили по песку в телеге туда, где почти на самом пляже стояла открытая хижина.
Как вы думаете, что он с ними сделал? Разыскал местного каменщика из тех, что работают с деревом и цементом, ставят окна, перевязанные проволокой, и кладут соломенную кровлю, забивают гвозди толщиной в палец, бурят скважины и делают сухую кладку из камня с одним и тем же непредсказуемым, неопределенным результатом. Эти люди не задают вопросов и делают то, что им скажут, как получится, пока им за это платят, потому что им там не жить.