Бумажный солдат
Шрифт:
Еропкин издал рычание.
– Господин председатель, – кинул Сергей Леве через плечо. – Вы там следите, протокол ведется? Записали, что решение принято большинством голосов?
Он увидел Левин кивок, его ошеломленное лицо и замялся на мгновение. Оставалось нанести последний решающий удар.
– В связи с вновь вскрывшимися обстоятельствами, – отчеканил Сергей, – считаю необходимым поставить на голосование вопрос о расширении повестки дня. И внести в нее вопрос о возможности пребывания господина Еропкина А. И. на посту генерального директора. Господин председатель, голосуйте.
На этот раз "за" голосовали только Сергей и Лева. Сорок два процента. Но в стройных рядах акционеров уже наметился раскол. Четыре человека воздержались.
–
– В связи с попыткой фальсифицировать итоги голосования, что подтверждается подписью господина Еропкина на регистрационном листе, – Сергей помахал в воздухе заветной бумагой, – предлагаю освободить господина Еропкина от обязанностей генерального директора. Председатель, голосуйте.
На этот раз "против" проголосовали только сам Еропкин и еще пять человек.
– Ну, раз предприятие осталось без руководителя, – неумолимо продвигался Сергей, – надо выбрать другого. Господин председатель, у вас есть предложения?
Лева развернул переброшенную ему Сергеем бумажку, долго вчитывался в ее содержание и наконец дрожащим голосом сказал.
– Предлагаю избрать. Генеральным директором. Господина Терьяна. Сергея Ашотовича. Здесь присутствующего. Кто за?
Как в полусне, Штурмин пробормотал:
– Единогласно. Прошу занести в протокол.
Сергей обернулся и увидел, что Еропкин, улыбаясь ему, аккуратно, как на школьном уроке, держит поднятую руку с прижатыми друг к другу пальцами. Он посмотрел в сторону Гены. Тот сидел, привалившись плечом к стене и закрыв глаза. Сергею показалось даже, что он слышит легкое посапывание.
Провожаемый взглядами, Терьян прошел на свое место в последнем ряду и сел. Человек по фамилии Тихонов, сидевший рядом, отвернулся и даже отодвинулся вместе со стулом. Наступила тишина, которую нарушали только доносившиеся из приемной рыдания.
– Собрание закрыто, – объявил так и не пришедший в себя Лева.
Сидевшие в кабинете люди поднялись с мест и молча, как после похорон, не глядя ни на Еропкина, ни на триумфатора, просочились через дверь в приемную. Встав со стула, неторопливо удалился Гена. Через несколько минут исчезли маячившие в окнах силуэты. В кабинете остались только Сергей, Лева и Еропкин.
Еропкин неторопливо развернулся в кресле, задрал на стол ноги в тапочках, поставил перед собой телефонный аппарат и начал тыкать толстым пальцем в кнопки. Потом взял трубку.
– Муса Самсоныч, – сказал он на удивление спокойным голосом, – докладывает безработный Еропкин... Да... Да... Ну ты же прислал мне своего волкодава... Нормально отработал... Считай, что его первое дело ему удалось... Премию?.. Можешь выписывать... И не жидись там... Он тут все изладил, понима-аешь, по первому классу. Прям отличник боевой и политической подготовки. Автоматчиков прислал, собровцев... Ладно, это потом... Я чего звоню-то. Я тебя с новым генеральным директором поздравляю... Угу... Угу... Да нет, это не телефонный разговор... Конечно, встретимся... Здесь, конечно. Мне теперь ездить не на что... Да... Да... Дома буду. Так что звони... Ну, а это как договорились... Все, обнимаю. Эй! Тебе твоего комиссара подозвать к трубочке? Благодарность выразишь... Ну ладно, шучу... Все, пока.
Еропкин аккуратно положил трубку на аппарат, повернулся к сейфу, покрутив диски, выудил оттуда три граненых стакана, бутылку французского коньяка, отвернул пробку и наполнил стаканы до краев.
– Двигайтесь, мужики, – пригласил он. – Причастимся. Ну чего сидите, как, понима-аешь, мумии?
Он медленно выцедил свой стакан и тут же налил снова.
– Нормально, – произнес Еропкин, откидываясь на спинку кресла и закладывая руки за голову. – Нормально. Сделал дело. Можешь гордиться. Теперь тебе почет и уважение. Вон, Муса пообещал бабки подкинуть. Ты там проследи, чтобы нормально было. За меня и раскошелиться не грех. Собственность-то, – он обвел вокруг рукой, – для себя собирал. За полмиллиона деревянных – две станции, с мойкой,
Он усмехнулся и снова опорожнил стакан.
– Раньше-то Еропкин – лучший друг был. Сашок туда, Сашок сюда... Сашок – строитель от бога, – скривившись, передразнил он кого-то. – Взятки начальству давать – Сашок. Девок снимать – Сашок. В баньку – Сашок. Пьяного водилу из ментовки вытаскивать – Сашок. А положили на станцию глаз, так Еропкину, понима-аешь, автомат в зубы, чтоб не вякал, – он начал постепенно заводиться, сжимая и разжимая тяжелые кулаки. – Козлы! Бля-а! Вышвырнули, как кусок дерьма. Как дерьмо последнее. Как рвань подзаборную! Я же здесь все собрал. По клочку, по ниточке. Пришел, как к своим, мужики, давайте вместе... Падлы! Хоть сказали бы, Саня, уйди на хер, мешаешь, так нет – цирк устроили, голосование, чучел этих понатаскали. Ты чего напугался, мне скажи – чего? Что я тебя долбану? Гляди!
Вытащив из ящика отливающий синью пистолет, он грох-нул его на стол. Пистолет задел рукояткой дорогую, из яшмы и нефрита, пепельницу. Осколки разлетелись по всему кабинету.
– Смотри, смотри, что морду воротишь! Духовушку никогда не видел? Да на хер ты мне сдался, срок за тебя мотать? За что! За что! За что! – простонал Еропкин, сжимая кулаки так, что костяшки пальцев налились синим. – По-людски не можете, козлы... Да мы тебе квартиру, да мы тебе машину, да мы с тобой партнеры, – снова передразнил он неизвестного собеседника. – Я что, просил что-то? Да я сдохну – ни у кого просить не буду. Вон мой "мерс" стоит за окном, забирайте. Ключи – пожалуйста. Я себе заработаю. Берите, все берите, суки, берите станцию. Обожритесь. Я себе еще десять таких сделаю, бля буду! А у вас все равно сгниет, пропадет все. Кто работать будет? Ты, что ли, профессор фигов? Вам лишь бы хапнуть, а там пропади все пропадом. Сил жалко... мужики... сколько я сюда вколотил... Вас же тут не было, никого не было, это я тут всюду на брюхе прополз, все вот этими руками! И все прахом теперь!
К мокрому от пота лицу Еропкина прилипли волосы, в глазах стояли слезы. И победа, к которой так долго шел Сергей, вдруг показалась ему постыдной и ненужной.
– Взорвать бы здесь все, – пробормотал Еропкин, обводя глазами кабинет. – Да ладно, пользуйтесь, козлы. Берите все... раскулачили... все равно пропадет. Попользуетесь и бросите. – Он криво улыбнулся. – Потом доску повесите, мемориальную... дескать, первым хозяином был Санька Еропкин, потом мы его поперли, все себе захапали. И пустили по ветру, псу под хвост. Ты же и просрешь все, просто все! Если у тебя вон там, – он ткнул рукой в сторону, – трубу прорвет, ты куда побежишь? В ЖЭК, к сантехнику? Ты в электрике хоть что-то понимаешь? Ты ребят моих знаешь, механиков? Ты знаешь, как я их собирал, кому и что обещал? Или думаешь, они с тобой работать останутся? Да здесь завтра же ни одного человека не будет! Только голые стены. Это вы там в Москве думаете – вот, Еропкин хватанул куш и сидит, как пес на цепи, чтобы кто другой не попользовался. А я тут дело, – он выделил это слово и с трудом сглотнул слюну, – дело сделал. Думал – для себя. А вы, значит, по-другому распорядились. Только ты запомни, что я тебе скажу, комиссар. Придет время – они тебя долбанут так же, как и меня. И тогда вспомнишь, как и заради кого ты Саньку Еропкина на улицу выкидывал. Ох, будет тебе тогда херово, бля буду. Вот как мне сейчас. А теперь гляди сюда, – он схватил листок бумаги и начал что-то лихорадочно писать. – Гляди, гляди, – приговаривал он, – вспомнишь Еропкина. Тебе за эту бумажку вся ваша московская синагога в ножки поклонится, скажут – да как же ты это сумел, да какой ты хват! На! – И он ткнул в лицо Сергею заявление о выходе его, Еропкина, из акционеров. – В Москве похвалишься!