Бунин без глянца
Шрифт:
— По вашему мнению, — растягивая и подчеркивая «вашему». — Скажите, пожалуйста… — будто не допуская возможности своего мнения у человека, осмелившегося прервать его.
Тот настолько смутился, что, багрово покраснев, уже не в силах был высказать «своего мнения», а Бунин, брезгливо усмехнувшись и пожав плечами, продолжал, как ни в чем не бывало, свой рассказ, не отдавая себе отчета, что он смертельно обидел человека [37, 232–233].
Георгий Викторович Адамович:
Не уверен, что правильно было бы назвать его блестящим собеседником, златоустом, по-французски «козэром», кем-то вроде Анатоля Франса. ‹…›
Вера Николаевна Муромцева-Бунина:
Ему нужно и интересно было вести разговоры только о том, что в данное время его занимает [35, 456].
Нина Николаевна Берберова:
Трудно общаться с человеком, когда слишком есть много запретных тем, которых нельзя касаться. С Буниным нельзя было говорить о символистах, о его собственных стихах, о русской политике, о смерти, о современном искусстве, о романах Набокова… всего не перечесть. Символистов он «стирал в порошок»; к собственным стихам относился ревниво и не позволял суждений о них ‹…› смерти он боялся, злился, что она есть; искусства и музыки не понимал вовсе; имя Набокова приводило его в ярость. Поэтому очень часто разговор был мелкий, вертелся вокруг общих знакомых, бытовых интересов. Только очень редко, особенно после бутылки вина, Бунин «распускался», его прекрасное лицо одушевлялось лирической мыслью, крупные, сильные руки дополняли облик, и речь его лилась — о себе самом, конечно, но о себе самом не мелком, злобном, ревнивом и чванном человеке, а о большом писателе, не нашедшем себе настоящего места в своем времени [10, 300–301].
Георгий Викторович Адамович:
В беседе с глазу на глаз он держался гораздо более сдержанно. Ему нужна была аудитория, хотя бы самая маленькая, в два-три человека, и тогда он расцветал, тогда бывал неутомим и, казалось, сам наслаждался портретами и карикатурами, которые рисовал [3, 116].
Рассказчик
Ирина Владимировна Одоевцева:
Он все видел как-то по-своему и находил для всего новые, неожиданные сравнения и определения [37, 231].
Марк Алданов:
Бунин всегда говорил превосходно. Искусство рассказчика у него дополнялось даром имитатора. Когда он бывал в ударе, просто нельзя было не заслушаться [4].
Николай Яковлевич Рощин:
Неуловимое изменение в чертах сухого красивого лица… Жест непередаваемый, но точный, незаметный излом походки, голоса — и перед вами сторож у шалаша караулки, сельский дьячок, армейский офицер, мещанин-прасол, пастух, декадентская поэтесса, мужик, гробовщик. Странно, непостижимо… [32, 438]
Нина Николаевна Берберова:
Как я любила его стиль в разговоре, напоминавший героя «Села Степанчикова», Фому Фомича Опискина: «называйте меня просто ваше превосходительство», и его крепкое рукопожатие, разговоры о «дворянских родинках» и «дворянских ушах» и вообще
Ирина Владимировна Одоевцева:
Он, как никто, умел заставлять слушающего переживать вместе с ним все его чувства и мысли, видеть его глазами, слышать его ушами. Он делился со слушателем своей радостью, своим горем, делал его участником своей жизни, до такой степени приобщая его к своим переживаниям, что тому часто казалось, что дело идет о нем самом, а не о Бунине. Граница, отделяющая Бунина от его слушателя, как бы исчезала.
— Это какая-то магия, гипноз, — рассказывал мне один очень нервный и впечатлительный поклонник Бунина. — Я просто боюсь его. Мы как-то ехали с ним в поезде, одни в купе. Бунин был очень взволнован, жаловался на свою судьбу. А я слушал и все с ним вместе переживал. И так же, как он, волновался. И вдруг он говорит — рука затекла, болит. И я чувствую, что и у меня болит рука — его рука у меня болит, понимаете? Я встал, вышел в коридор. Так всю дорогу и простоял. Мне страшно было. Я будто потерял себя… [37, 249]
Александр Васильевич Бахрах:
И еще: часто он говорил одному одно, а другому другое — о том же самом, смотря по настроению [8, 23].
Острослов
Иван Алексеевич Бунин:
Род наш значится в шестой книге. А гуляя как-то по Одессе, я наткнулся на вывеску «Пекарня Сруля Бунина». Каково! [8, 97]
Георгий Викторович Адамович:
Некий молодой писатель, из «принципиально передовых и левых», выпустил книгу рассказов, послал ее Бунину — и при встрече справился, прочел ли ее Иван Алексеевич и каково его о ней мнение.
— Да, да, прочел, как же!.. Кое-что совсем недурно. Только вот что мне не нравится: почему вы пишете слово «Бог» с маленькой буквы?
Ответ последовал гордый:
— Я пишу «Бог» с маленькой буквы, потому что «человек» пишется с маленькой буквы!
Бунин с притворной задумчивостью:
— Что же, это, пожалуй, верно… Вот ведь и «свинья» пишется с маленькой буквы! [3, 141]
Иван Алексеевич Бунин. В записи Г. В. Адамовича:
Странные вещи попадаются в Библии, ей-Богу! «Не пожелай жены ближнего твоего, ни вола его, ни осла его…» Ну, жену ближнего своего я иногда желал, скрывать не стану. И даже не раз желал. Но осла или вола… нет, этого со мной не бывало! [3, 153]
Зинаида Алексеевна Шаховская:
Бунин о Жиде: «Вот переписываются два нобелевских лауреата. Весь мир ждет не дождется, когда все это будет опубликовано. А письма вот о чем. Жид мне: „От астмы дали мне очень хорошее средство, удушье по ночам почти исчезло“, а Бунин ему: „От кашля очень помогают сюпозитуары из эвкалипта, что же касается геморроев, то их надо лечить так…“ Вот тебе и слава!» [57, 213]