Бунт афродиты. nunquam
Шрифт:
— Об этом ещё рано говорить, — ответил он жёстким, диктаторским тоном, не допускающим даже мысли о каких-либо чувствах. — Обо всём узнаете, когда мы сделаем то, что я хочу сделать.
— Насколько я понимаю, мы попросим Карадока построить для них прелестный маленький Парфенон; пансионеры фирмы с гарантированной пенсией и страховкой… — Мне до боли хотелось его обидеть, так я любил его. Очень любил. Он сидел не шевелясь, стараясь казаться спокойным, но ничего не говорил, и я не выдержал, выпустил наружу и грубость, и безрассудство. — Мне, стало быть, придётся видеть в вас случай интеллектуальной Коро, вызванной искусственно? Retractio ad absurdum [48] .
48
Сокращение
В ярости он заскрипел зубами, но опять ничего не сказал, вечно это ничего. И тогда мне захотелось ударить его, но под руку ничего не попалось. Презренная слабость.
— Думаю, да, — наконец произнёс он. — После всего, что вы услышали тут, как может быть иначе? — Вдруг он вдохнул всей грудью воздух, будто снимая с души тяжесть, и в изнеможении согнулся пополам. При этом у него до того побелели щёки, что я подумал, как бы он не потерял сознание; так же неожиданно его пробрал мороз, и он заклацал зубами. Минутой позже он восстановил дыхание и стал таким, как всегда. Вновь передо мной сидел приятный собеседник. — Что же касается Карадока, он, как вы знаете, вернулся и находится en disponi-bilit'e [49] пока фирма не подыщет ему что-нибудь, достойное его гения. Увы, даже гений не обходится без нескольких интеллектуальных дыр, и он не исключение; у него совершенно нет чувства символической логики в отношении архитектуры. Он совсем не понимает важности, например, того, что диаметр внешнего каменного круга Стоунхенджа около ста футов и примерно совпадает с диаметром купола на соборе Святого Павла.
49
За штатом (фр.).
Вновь встав на ноги, он внимательно всматривался в снежный склон. Потом произнёс, но шёпотом, как будто разговаривая с самим собой:
— Нельзя пренебрегать символами ни в жизни, ни в искусстве. Это опасно. Я бросил зажжённый факел в могилу Иоланты! — Рядом со мной находилась жертва бешеной атаки европейской болезни, более сифилитичной, чем сам сифилис, — Любви! И, конечно же, он вступил с ней в союз, потому что продолжил не менее вдохновенно: — У меня теперь есть все её фильмы. Я смотрю и пересматриваю их, упиваюсь всем тем, чем она хотела быть, всем тем, чего она не понимала в себе. Боже мой, Феликс, вам тоже надо посмотреть их.
— Итак, вы наконец-то её выкупили!
В моём голосе прозвучала горечь, которую я не сумел спрятать. Джулиан кивнул, сжав зубы. До чего же я ненавидел этого механического хищника!
— Наконец-то я заставил её отречься, — проговорил он, но печально, словно его победа того не стоила. — Она отреклась лишь после смерти; и я ничего не мог поделать ни с ней, ни с собой. Неподвижные звёзды! — После долгой грустной паузы он повторил эти слова, как заклинание: — Неподвижные звёзды!
Бедный Джулиан! Богатый Джулиан! Вега и Альтаир!
— Мне пора, — сказал он, — вниз с этой проклятой горы!
Надев перчатку на изящную ручку, Джулиан встал, и мы вместе зашагали по снегу туда, где стояла Бенедикта. Не улыбаясь и не выказывая признаков волнения, она молча смотрела, как мы приближаемся.
— En bien? [50] —
50
Ну и? (фр.).
Словно совершая некий церемониал, Джулиан взял её руки в свои.
— Б., ты предала нас в этом деле с графом Бёклином, ведь так? И сделала это обдуманно.
Но в его голосе не было злобы, разве лишь сожаление. Никак не реагируя на эти слова, Бенедикта наклонилась и по-сестрински чмокнула его в щёку.
— Я хотела доказать себе, что наконец-то стала свободной.
Джулиан кивнул.
— Опять это слово, — недовольно отозвался он. — Затухающий каданс.
Бенедикта взяла меня под руку.
— Так было, — согласилась она. — Но не теперь, во всяком случае, не для меня. Знаешь, если бы Феликс не исчез и не бросил меня одну, я бы отказалась от твоего предложения. Но я боялась, до смерти боялась тебя.
Джулиан взялся за лыжи, ласково потрогал ремни, проверил одно крепление, потом другое.
— А теперь, полагаю, ты меня жалеешь? Не надо, Бенедикта. А то я могу вновь стать опасным.
Странный и мучительно нерешительный человек!
— Нет, — возразила она. — Мы тебя обезвредили, Джулиан. Извлекли запал.
Очень долго он переводил взгляд с неё на меня и обратно, потом коротко кивнул, словно одобряя увиденное.
— Для разнообразия я закажу вам немножко счастья теперь, когда мы оставили позади большой передел. Возможно, в будущем вы оба полюбите меня. Хотя сомневаюсь. Тем не менее дорога открыта. Но всё же многое ещё надо сделать, чтобы дойти до цели. Феликс, я позвоню вам через пару дней, когда к вам вернётся способность здраво рассуждать.
— Не надо. Я ваш, и вам прекрасно об этом известно.
— Большая удача, — тихо произнёс он, — большая удача вновь быть вместе с вами. Тогда до свидания.
Он стал подниматься по склону, пока не подошёл к тому краю, откуда обычно начинали спуск лыжники, и не заскользил вниз, помогая себе палками; выбрав нужный момент, он повернул и полетел, словно ласточка, в долину. Как ни странно, после его ухода нам показалось, будто мир опустел; мы ощутили вечернюю прохладу и отправились в домик, чтобы собрать вещи и вернуться на t'el'ef'eriqueобратно.
— Опять ты нанялся на работу, — сказала она. — Но, дорогой, на сей раз я думаю, ты прав; мы поможем друг другу, ведь теперь мы вместе. У меня захватывает дух. Как ты думаешь, немножко сча..?
Я поцеловал её.
— Ничего не говори, совсем ничего. Давай потихоньку. А там посмотрим, что будет.
Спуск с горы в тёмно-фиолетовых тенях лунной ночи был куда прекраснее утреннего подъёма, и меня охватило необъяснимое запоздалое потрясение. Мысленно я повторял: «Итак, Джулиан действительно существует, я видел его во плоти». Благодаря этой фразе у меня стало легче на душе — а почему бы и нет? Я был счастлив. Почему? Не знаю. Во время нашего свидания я был до того ошеломлён, что не мог ничего осмыслить. Полагаю, такого рода шоковую, но приятную анестезию испытывает обыкновенный человек, неожиданно повстречав в бакалейной лавке обожаемую кинозвезду. Как бы то ни было, многое прояснилось. Джулиан появился как кадр из забытого сна, скажем, на белом снеговом экране. И исчез он также по-киношному — уменьшающимся пятнышком, которое чёрным головастиком мелькнуло в необъятной синей дали. Исчез — и всё!