Бунт афродиты. nunquam
Шрифт:
— Фауст!
Маршан появился вновь со словами:
— Если это и кажется сложным, то всего лишь из-за большого количества деталей. Реакции не бесконечны с мускульной точки зрения, хотя, конечно же, их много и они разные. Разговор и всё прочее — это тоже не бесконечно; ваш звуковой анализ был очень полезным и вполне годится для новых материалов. На мой слух, голос очень удался; знаете, я проиграю пробную запись.
Он подошёл к своему пальто и достал из кармана маленький магнитофон с парой неплохих наушников. В них на фоне механического дыхания пустоты я услыхал живой голос Иоланты, произносившей тихо, мечтательно: «Миры памяти, миры желаний, эхо предаст их огню. Три — два — четыре, три — два — четыре. Ответьте мне. Есть тут кто-нибудь, кто видел меня, кто-нибудь видел меня, видел меня?.. Милый, такого больше ни у кого не было». Мне стало не по себе — нет, буду продолжать. Воспроизведение голоса оказалось до того прекрасным,
— Иоланта!
— Как живая, а?
— Ну и формулировочка… но что есть, то есть. Полагаю, в основе этой вашей работы был Авель — пришлось мне тогда повозиться.
— Да. Но и фильмы, кстати, тоже.
— Проклятье, — сказал я и непонятно почему ощутил желание громко расхохотаться. — Мускулы получают силу от крошечных фотоэлектрических мнемонических батареек…
— Правильно, старина. — Маршан выложил пачки наводящих уныние бумаг и начал чертить очень грубые схемы. — У неё пять реагирующих зон; энергия поступает от нового сухого элемента более продолжительного действия, который можно заменять. На модель пошли такие кетгут и нейлон, какие не снились ни одному рыбаку и ни одному скрипачу. У неё потрясающие руки, даже красивее, чем были у живой. Она бодрствует благодаря естественному свету, который приводит в действие светочувствительные батарейки, становится немного томной в сумерки и засыпает в любое угодное вам время. Но, конечно же, работа ещё не завершена. Понадобится несколько недель, прежде чем мы сделаем последний стежок и она будет готова пройтись по Риджент-стрит.
— Приставать к мужчинам, да?
— Это на ваше усмотрение.
— На моё?
— Судя по всему, в этом деле Джулиан считает ваше слово законом. Мне же кажется, что он ведёт опасную игру — с вашим, так сказать, чувством юмора. Но не буду лезть не в свои дела. Свою роль я играю как могу. Однако понимаю, что всего лишь интерпретирую чужие идеи; настоящий учёный — вы.
Для меня это прозвучало довольно странно, скажем так. Мне всегда казалось наоборот.
— По-настоящему мозговой центр — Джулиан. Мы бы не занимались тем, чем занимаемся, если бы не он.
Маршан согласился, вытер салфеткой вставные челюсти и аккуратно водворил их на место.
— Мы фотографировали примерно двадцать женщин во всех возможных ситуациях, чтобы определить реакции Иоланты. Вот уж удивительно, насколько скучен обычный день женщины со всеми её передвижениями, разговорами, впечатлениями. Даже если учесть максимальный запас мыслей, мы можем заложить в ней предельно адекватные реакции на большую часть того, что случается с нормальными людьми. Свет, звук провоцируют реакцию. Она будет чем-то вроде большой, не от мира сего, куклы, играющей совершенную даму нашего времени.
— Мне уже нравится, — сказал я.
— Берегитесь, Джулиана, — игриво произнёс Маршан. — У неё будут половые органы… впрочем, до конца их ещё не проработали. Ждём, когда у вас появятся новые идеи. Но фундамент храма заложен…
— Какого храма?
— Храма наслаждения. В моей натуре слишком много пуританского, поэтому я стараюсь кое-чего не замечать; а Джулиан пока ещё не дал окончательных указаний. Однако если нам надо сделать её живой женщиной, мы не можем оставить её без сексуальных реакций, даже если они обусловлены батарейками.
Шутить мне расхотелось, тем более что я понимал, насколько всё серьёзно, и чувствовал себя не совсем ловко. Тем временем Маршан продолжал:
— В Тойбруке вы найдёте кое-кого из старых приятелей, например Сайда, маленького одноглазого араба-христианина из вашей зелёной юности, в руках которого самая творческая и самая тонкая работа, связанная со световой и звуковой чувствительностью. Помните, тот человек, который сотворил для вас слуховую трубку?
Конечно же, я помнил его. Совершенно потрясающий мастер миниатюры; фирме повезло заиметь такого искусника.
— И трупы вас тоже заинтересуют, настоящие трупы; удивительно, как одно тянет за собой другое. Невольно, так сказать. Когда у нас появились первые трудности с анатомией и мы связались с Королевским хирургическим колледжем и так далее, у Джулиана появилась возможность открыть в Турции фирму, которая стала заниматься бальзамированием! Понимаю, звучит странно, и, конечно же, поначалу мы много смеялись, кстати, не без раздражения, так как сами должны были додуматься до этого. Бальзамирование ведь самое древнее из всех культовых занятий, и почему мы сами не вспомнили о нём хотя бы за несколько лет до Джулиана. Итак, с помощью двух Святых Церквей, Восточной и Западной, объединившись и сочинив проект дележа будущей прибыли, вместе
57
Шум (фр.).
58
Лессировка — тонкие прозрачные слои красок, наносимые на просохший слой масляной живописи для обогащения колорита.
— Одновременно, — продолжал Маршан, — мы заинтересовали этим парижский авангард как своего рода уникальной находкой битников и нашли потрясающий отклик. Молодые ведь не очень хотят жить, зато жаждут, чтобы их забальзамировали на удивление друзьям. Более того, они готовы платить за посмертное бальзамирование, как обычные люди платят страховые взносы. Идея распространилась с потрясающей скоростью, спрос превышал предложение. Наверно, для людей это представлялось единственным подтверждением в будущем того, что они действительно жили. К тому же всегда был шанс выставить свою мумию на модной вечеринке, где все, как сейчас говорят, «обкуренные». Короче говоря, дело пошло. Но… у нас возникли технические трудности: качество бальзамирования оставляло желать лучшего… В Турции использовались методы, остававшиеся неизменными в течение сотен лет. Что бы мы ни предпринимали, ткани крошились, стоило покинуть пустыню с её сухим вяжущим воздухом и оказаться в более влажном климате. Ткани сгнивали. Естественно, мы применяем «химикаты А» и всё ещё находимся в поиске формулы консерванта — это оказалось труднее, чем можно подумать. Но пока бальзамировщики использовали наши мозги, мы использовали покойников, с которыми могли делать что нам заблагорассудится ради знаний, необходимых нам для Иоланты. Так что вы увидите довольно странную, chez nous, Студию бальзамирования. Она очень удобна для наших опытов; а они учатся завоёвывать весь Ближний и прочий Восток. Природа, ты прекрасна!
— Маршан, вы хотите сказать, что с блокнотом в руках исследуете трупы?
К этому времени он был уже совершенно пьян, однако не качался, и руки у него не тряслись; короче говоря, надо было хорошо его знать, чтобы понять, насколько он не в себе. И ещё у меня появилось забавное чувство, будто он немного пугает меня. Так или иначе, он издал уховерточный смешок и сказал:
— Мой дорогой, без покойников я ничего не узнал бы о человеческой анатомии. Не могу же я резать живых, я ведь не хирург, как вам известно. А покойники большая подмога, особенно пока они свежие, пока у них работают основные реакции. С моей точки зрения, rigor mortis [59] всё портит — во всяком случае, в смысле гибкости и реакции. Но поучительно, да и интересно, смотреть, как они распадаются на части, подобно часам, а потом опять потихоньку-полегоньку соединяются воедино — в нечто вроде куклы, над которой мы работаем. На самом деле, неплохо бы изредка останавливаться и спрашивать себя: «А что мы в сущности делаем?» Будь я проклят, если знаю. Тем не менее по соседству работает студия бальзамировщиков, и американцы предоставляют нам образец для подражания. Американский рынок, естественно, оказался более продвинутым, когда всё это началось; в некоторых вещах Европа чертовски отстаёт. — Мы оба хохотнули, как в былые времена, что теперь сравнимо разве лишь с выстрелом пистолета в голову.
59
Трупное окоченение (лат.).
— И Ближнему Востоку неймётся, очень хочет участвовать, — сказал он, — так что Джулиан уже дал деньги на постановку пары фильмов, дабы склонить восточное общественное мнение в нашу пользу.
Он замолчал.
— Везде Джулиан, — не удержался я.
— Мне пора идти, — произнёс он, но продолжал сидеть, грея в ладонях бренди и не сводя с меня глаз. — Господи, я только и делаю, что болтаю, — с сожалением произнёс он. — И всё ещё не задал ни одного вопроса: как вы живёте, как себя чувствуете, хотите заниматься нашей проблемой или нет… Прошу прощения.