Бунт женщин
Шрифт:
Мой отец держит в руках газету, книгу, строк не видит. Ходит он в церковь, как раньше?
Отец по-прежнему заставляет маму служить ему, лишь порой сидит уставившись в одну точку.
Ирония судьбы. Цифры в моей жизни и сейчас мною распоряжаются — и на работе, и вечером на бухгалтерских курсах.
Ангелина Сосоевна стоит на пороге школы, ждёт меня.
Мама ни о ком и ни о чём таком не пишет, но сквозь строчки маминых писем… моё прошлое раскидывает свои запахи, цвета, движения, гонит сон, возвращает меня в брошенную мной жизнь.
Как узнал
— Бросай свою халтуру! — сказал резко.
Инна вывернулась и продолжала работать. Она даже не посмотрела на Геннадия.
— Алименты не пришьёшь! — сказал, вовсе не стесняясь ни клиентов, ни Инниных коллег. — Поедем прокатимся, вытрясем…
И тут Инна повернулась к Геннадию и пошла на него — животом вперёд, защитой выставив острия ножниц.
— Урод человеческий, ублюдок, кыш! «Прокатимся», «вытрясем»… Да я сейчас из тебя твои вонючие кишки вытрясу! Пошёл отсюда, пидер гнойный!
Геннадий попятился к выходу.
Когда мы после работы вышли из парикмахерской, он преградил нам путь:
— Денег дам, вырежи ребёнка!
Инна остановилась перед ним и захохотала:
— Вот дура-то! Смотри, Поля, ведь никакой красоты в нём нет, одно размазанное дерьмо. Что же это я так убивалась-то? Что же это я такое вообразила себе?!
Инна подступила совсем близко к Геннадию:
— Слушай меня, прыщ на жопе, моё терпение сильно истощилось, а мне никак нельзя выходить из берегов, дитю вредно! Катись отсюда немедленно. У меня вся милиция подкупленная, стригу бесплатно: в один секунд заметут тебя менты да ещё отметелят! А за изнасилование — сядешь! Докажу, что девушкой была. Как пить дать, отсидишь червонец! Уходи подобру-поздорову, останешься вонять тут, пеняй на себя!
Ни слова не сказала Инна за весь вечер. Спать легла, не пожелав мне «спокойной ночи». Лежала тихо, не шевелясь, дыхания и то не слыхать было. А когда пробили часы у хозяйки двенадцать, спросила:
— Кого я рожу от ублюдка?
Я подскочила от её бессонного голоса.
— Чего молчишь? Знаю, не спишь. Сию минуту отвечай, что мне делать? Аборт — поздно, но можно попробовать вытравить. Не хочу ублюдка. Не хочу вечно иметь перед собой эту рожу. А ещё, думаю, пусть и дочка родится. Не будет ли она двух метров росту, как этот говнюк? Если ни один мужик не захочет задирать голову, какое такое ей получится счастье? Разве что в баскетбольную команду устроится да с бабой станет трахаться! Куда ни кинь, везде мне выходит пиковый интерес. Да и девка может пойти в Генку, а то и вместе — в Генку и в мою мать!
— Может, только на тебя будет похож? — всё-таки попробовала я успокоить Инну.
— А это ещё хуже.
Хотелось мне или не хотелось, чтобы Инна родила?
Пустой мой живот тосковал о ребёнке, и сгоряча я могла бы любить Инниного сына как своего. Враньё, не хочу
Суд над собой — первый в жизни. Других судила. Себя не видела, не знала. «Я» полезло из меня лишь здесь, под общей крышей с Инной, и с ужасом я стала в себе ощущать гены своего отца. Я хочу спать, Инна не хочет — свет не тушит, так и рвётся из меня: «Потуши!» Я не хочу есть макароны, а Инна сварила, так и хочется отодвинуть их. Я стала ощущать свои желания, свои чувства, задавленные в родном доме отцовской властью. Кто я? Почему в глубине моей души шевелится червяк — не надо нам тут ребёнка!
Но Инне — двадцать шесть. Может, у неё-то последняя возможность родить.
— Никто не сказал, что победят его, а не твои гены, — говорю я.
— Чего-о? Какие ещё «гены»?
— Ну, это код от матери и код от отца. Это то, что ты говоришь: «От ублюдка — ублюдок!» Вовсе не обязательно. Твоя генетика вполне может победить. А может, ребёнок соединит всё лучшее и от тебя, и от него. Рассказывала же ты мне, какой он чистюля, аккуратный! Наверняка он хороший работник. И — красивый. Вполне вероятно, девочка от тебя возьмёт фигуру, а от него — черты лица.
— Не хочу! — крикнула Инна и прикусила язык — сейчас разбудит хозяйку.
— Природа непредсказуема. Может, такого человека тебе выдаст, что всю жизнь будешь радоваться. Нельзя самой решать — нельзя идти против природы… против Бога.
— Ты, случаем, не верующая? У меня одна знакомая всё Бога поминала. Чего ты-то так о Боге печёшься? А обо мне, скажи, кто-нибудь печётся? Я вкалываю по две смены и не могу собрать на приданое ребёнку. Сама — раздетая. Рожу — начнутся бессонные ночи. И свободы никакой на двадцать лет. Стоит ли игра свеч, если примется расти ублюдок?!
Рассуждения Инны упали на хорошо удобренную почву: Инна, ладно, мать, а мне-то за что мучиться с чужим ребёнком? Мамой-то не меня он будет звать, Инну.
— А что, если это твоя последняя возможность? — спросила я едва слышно. — Говорят, после чистки часто детей не бывает.
— Откуда ты знаешь?
— Когда лежала в роддоме, слышала: одна там навзрыд плакала. Ей уже — тридцать пять, а снова выскребли. После первого аборта ребёнок не держится.
— Что значит — «не держится»?
— А то и значит. Беременеть она может и семь недель ходит нормально, а как ребёнку пора к матке прикрепиться, чтобы питаться, так — конец, не может — содрана слизистая, и начинает ребёнок в утробе погибать без еды. Ещё чистка, ещё. У неё было семь выкидышей. Врач сказал — больше нельзя, а то совсем матку приведёт в негодность. Ничего я не знаю, Инна. Если стану женским доктором, расскажу.
— А ты хочешь стать женским доктором?
Я молчу. Инна говорит:
— Если бы не я, ты учиться пошла бы! А если я ещё и рожу тебе на голову, возьмёшься помогать и вовсе бросишь мысли об учёбе. — Такого поворота от Инны я не ждала — она способна встать на мою точку зрения! А говоришь, оставить надо, потому что нельзя идти против природы. А против тебя можно?