Бунт
Шрифт:
Полька молчала.
— Ну?— со злобой страха и неуверенности почти крикнула Саша.
— Куда? — робко и чуть слышно проговорила Полька.— Куда я теперь уж пойду?
Будто что-то, на мгновение мелькнувшее перед Сашей, светлое и отрадное померкло и бессильно стадо тонуть в мутной мгле! И, хватаясь за что-то, почти физически напрягаясь, Саша крикнула в бешенстве:
— Там видно будет… Хуже не будет! Уйти бы только!..
И вскочила обеими горячими ногами на холодный пол, ясно, с леденящим ужасом чувствуя, что мертвая Любка из темной бездонной дыры под кроватью сейчас схватит ее за ноги и потащит куда-то в ужас и пустоту. И преодолевая слабость в ногах, Саша босиком добежала до окна, ударила, распахнула его на темный, как бездонный колодезь, двор и высунулась далеко наружу, повиснув
— А-ах!..
— Уйду… же!— сжав зубы, так что скулам стало больно, прошептала Саша.
На кровати тихо и бессильно закопошилась маленькая Полька.
— Сашенька… холодно… затвори окно… Что ты там?.. Я боюсь…
III
И целый день потом Саша была тиха и молчалива и ясно ощущала в себе присутствие чего-то нового, что было ей совершенно непонятно, но так хорошо, что даже страшно: было похоже на то, как если во сне почувствуешь способность летать, но еще не летишь, и хочешь и боишься того прекрасного и нового, страшного именно своей совершенной новизной, ощущения, которое должно явиться с первым же взмахом крыльев. И, несмотря на этот страх, Саша уже знала, что это будет, что это бесповоротное.
Весь «дом», со всем, что в нем двигалось и было, как будто отодвинулся от нее куда-то вниз, стал чужим, и сначала ей даже любопытно было наблюдать его жизнь, точно у нее открылись новые, ясные глаза. Но тут-то она и поняла, первый раз в жизни, совершенно сознательно, каким уродливым, противоестественным было все то, что здесь делалось: был ясный и светлый день, а все спали; все ненавидели друг друга, дрались и бранились самыми скверными словами, а жили вместе, вместе страдали, вместе танцевали; завлекали мужчин, выманивали у них деньги, доставляя им величайшее удовольствие,— не для себя и даже не для своих хозяев, как казалось, а так, совершенно бесцельно, потому что никто даже и не спрашивал себя о цели, и никому не было до того дела; отнимали здоровье, распространяли болезнь, хотя никому не желали зла; заражались сами и безобразно погибали, а желали только веселой и счастливой жизни. И когда Саше пришло это в голову, весь публичный дом и все люди в нем вдруг, с потрясающей силой, стали ей противны. Все, и глупые стулья в зале, и рояль, похожий на гроб, и желтые лица, и яркие платья, и бледно-серый полусвет в узких комнатах с тусклыми полами, стало возбуждать в ней почти физическое, нудное, тяжелое чувство.
Полька Кучерявая все вертелась возле нее и заглядывала в глаза, с немым и трусливым вопросом. Саша хмурилась и отворачивалась от нее, боясь, чтобы Полька не спросила, а Полька печально боялась спросить. Наконец, Саша ушла от всех в пустой зал и опять стала смотреть в то же окно.
Теперь был ясный вечер, и нападавший за ночь мягкий, чистый и пухлый снег лежал по краям дороги ровным белым полотенцем, а посредине весь был взрыхлен комочками, легко разлетаясь под ногами лошадей, рыжел и таял. Извозчичьи санки быстро и легко скользили и, забегая на бок, оставляли широкие и такие гладкие, что приятно было смотреть, накаты. Было светло и тихо, а потому спокойно и хорошо. На белом снегу все казалось удивительно отчетливым и чистым, красивым, как дорогая игрушка. По противоположной панели прошел студент, маленький и белокурый мальчик; он на кого-то весело смотрел и весело улыбался. И хотя Саша не видела кому и чему он улыбается, но все-таки ей стало так же весело и легко. И когда она смотрела на него, в душе у нее явилось, наконец, определенное, необходимое, чтобы не впасть в отчаяние и злобу, глубокое и доверчивое чувство: она вспомнила «знакомого» студента и радостно подумала, что он ей все устроит. И тотчас же ей начало казаться, что все уже, самое
Когда пришел вечер, ей надо было сделать над собой большое тяжелое усилие, чтобы хотя с отвращением и тоскливым недоумением делать то же, что и всегда.
Тот самый студент, красавец и силач, о котором она думала, пришел в этот же вечер, веселый и выпивший. Он еще издали увидал и узнал Сашу, и так как она очень понравилась ему в прошлый раз, сейчас же подошел, спокойно и весело. Но тут-то Саша почему-то и заробела его; это было потому, что она хотела просить его, как человека, и увидала в нем человека в первый раз с тех пор, как была в этом доме, и «человек» казался ей высшим и страшным существом, каким-то судьей души. Весь вечер она была такой тихой и смущенной, что он даже удивился и стал, шутя и смеясь, звать ее.
И только в своей комнате Саша, уже раздеваясь, точно кто-то толкнул ее, сразу сказала ему, что хочет уйти отсюда.
Студент сначала удивился, рассмеялся и, видимо, не поверил, но когда Саша растерялась и потихоньку заплакала бессильно обиженным плачем, он сконфузился и вспомнил, что, по его убеждениям, ему не удивляться, а верить и радоваться надо. Тогда он смутился, как мальчик, и хорошим, даже как-то чересчур задушевным голосом, больше думая, чем чувствуя, что это хорошо, сказал:
— Ну, что ж… и молодца… Молодец Сашка!.. Это мы все живо устроим!..
И опять удивился и смутился, потому что хотя и имел в этом твердые убеждения, но пришел к Саше совсем не за тем, и оттого сбился, запутался, почувствовал что-то пустое и недоумелое.
— Так, так…— пробормотал он, густо краснея, чувствуя себя глупым и неловким и изо всех сил глядя в сторону от голой Саши, ложившейся на постель. Потом решительно встал и сказал хрипло и отрывисто:
— Так я того… устрою…— и подошел к Саше.
Саша смотрела на него наивно доверчиво, просительно, но все-таки лежала в привычной, бесстыдно ожидающей позе. Студенту стало неловко, скверно, но жгучее желание туманило его голову и, весь краснея и холодея от презрения к себе, он разделся и лег.
— «Ну… что ж… не переродилась же она… сразу…» — старался он успокоить себя, обнимая ее.
Но в самой глубине его сознания осталось какое-то тяжелое, неудовлетворенное и обидное чувство…
С этого момента жизнь Саши, выбитая из той глубокой и прямой колеи, по которой шла без всякого усилия с ее стороны, точно покрылась каким-то хаотическим туманом, среди которого, как ей казалось, бессильно и бестолково вертелась она сама, как щепка в водовороте.
Студент, которого она просила о помощи, оказался таким хорошим человеком, что ему недостаточно было только подумать или высказать что-нибудь хорошее, а искренно хотелось и сделать. У него было обширное и хорошее знакомство, а потому ему очень скоро удалось устроить Сашу в приют для «раскаявшихся».
Саша узнала об этом прежде всего из его же письма, которое принес ей посыльный в красной шапке. Но письмо сначала прочитала «тетенька». Рано утром она ворвалась в комнату Саши и пронзительным злым голосом стала кричать и браниться. Ей не было никакого убытка, и на место Саши было очень легко достать десять таких же молодых и хорошеньких женщин, но «тетеньке» казалось, что ей нанесли личную обиду и что Саша неблагодарная тварь.
Она швырнула Саше в лицо скомканным письмом и стала стремительно хватать все вещи Саши, будто боясь, чтобы она не унесла чего с собою.
— Чего хватаетесь?.. Не кричите…— пробормотала Саша, вся красная и растерянная.
В коридоре уже столпились девушки и смеялись над ней, сами не зная почему. И Саше невольно стало казаться, что и вправду это очень стыдно то, что она задумала. Одну минуту она даже хотела отказаться от всего, но вдруг нахмурилась, съежилась и озлобилась.
— Не унесу… не бойтесь… ваше вам и останется…— только пробормотала она.
— Ладно, ладно!— злобно кричала «тетенька».— Ладно!.. Знаем мы вас!..