Бунтарь. Мамура
Шрифт:
Крестьяне, не раздумывая, бросали работу и уходили в леса.
– Спаси нас, Господи! Прибери нас к себе от глада, убожества и гнева господарей!
В сущности, крестьянам было всё равно; исполнится ли по пророчеству староверов, останется ль мир незыблемым. Любо было то, что ревнители подняли обличающий голос противу верховных людей, противу издревлих ворогов убогих – господарей. И крестьяне охотно шли за «пророками», пытаясь убедить себя, что слепо им верят. Толкала их к староверам призрачная
По оброчным посёлкам суетливо шныряли торговые люди, скупая лапти, холсты, деревянную посуду, дублёную кожу, гужи, вёдра, лохани.
Крестьяне отдавали за бесценок свои изделия и зло усмехались:
– Пущай берут, авось пригодится им наше рукомесло на растопку котла в преисподней!
А торговые люди продолжали своё дело, расчётливо прикидывая в уме:
– По Никитиному вещанию исполнится – на что нам тогда и казна, а спасёт Бог, не будет светопреставления – сам-десят наживём на товаре.
И, не зная ни сна, ни отдыха, рыскали за добычей по примолкшим селениям.
Софья облачилась в монашеские одежды и проводила дни в совместной с царём Иоанном молитве. По ночам же, когда Кремль засыпал, в светлице царевны начинались кипучие споры между Голицыным, Шакловитым, Украинцевым, Милославским и Иваном Троекуровым о том, что предпринять, каким путём, не вызывая злобы стрельцов, разделаться с ненавистными староверами.
С рассветом кончались сидения, и тогда из светлицы Софьи неслись к дозорным стрельцам моленья, сдушенные стоны и слёзы.
Стрельцы угрюмо переглядывались, разводили недоумённо руками.
– Всё будто по нашей воле определилось, и Иоанн Алексеевич на столе сидит царском, и царевна ходит в правительницах, а радости нету ни им, ни нам. Пошто так вышло неладно?
Слова эти подхватывались языками и бережно, как таинство, передавались Софье.
– Обойдётся! – крестилась она. – Всё образуется. Не променяют стрельцы меня на Никиту!
Голицын целиком разделял уверенность царевны:
– Только улыбнись, херувим, кивни стрельцам ласково, тотчас отрекутся они от еретиков.
За два дня до венчания царей староверы, по уговору с князем Хованским, отправились в Кремль на соборные прения.
Впереди толпы, подняв высоко над головой восьмиконечный кипарисовый крест, грозно вышагивал Пустосвят. Рядом с ним, с Евангелием в трясущихся руках, смиренно шествовал «новый Илья» – отец Сергий. Позади, то и дело поворачиваясь к народу и благословляя его иконою Страшного суда, ковылял хромой поп Савватий.
Перед кремлёвскими воротами соборяне остановились и обнажили головы. Багровея от натуги, Пустосвят рявкнул многолетие дому Романовых.
Иоанн Алексеевич, опираясь на посошок,
– А ты, сестрица, кручинилась, – распустил он слюни. – Чать, слышишь здравницу? То нам, дому царствующему.
Но Софья не слушала брата. Сдавив руками виски, она с тревогой заглядывала в глаза Ивану Михайловичу и ждала ответа на свой немой вопрос.
Василий Васильевич раздражённо бегал по светлице.
– Попытайся, вступи с ними в спор! – вдалбливал он всем присутствовавшим. – Как пить дать – верх возьмут над попами над нашими! А одолеют – погибель нам! Весь народ за собой поведут, из Русии же моленную раскольничью сотворят!
После мучительной думы Софья решила пойти на хитрость. Она сказалась больной и через Хованского передала раскольникам, что переносит собор на 28 июня.
– А к двадцать восьмому поумнеют наши попы? – грубо спросил князь Василий.
Царевна хитро сощурилась:
– Главное, венчанью царей не чинить помехи. А там видно будет.
Хованский вышел к толпе и объявил приказ «государей Иоанна и Петра Алексеевичей».
Пустосвят подозрительно оглядел Ивана Андреевича.
– Уж не нарочито ли занедуговала царевна? А и ты не поддался ли никонианам?
Хованский гневно сжал кулаки.
– Мне ли сказываешь сие?!
– Тебе! – потряс крестом Пустосвят. – Не ты ли обетованье дал учинить собор до венчания государей на царство?
Ещё мгновение – и князь, всей душой сочувствовавший раскольникам, рассказал бы им правду, но боязнь выступить открытым врагом Милославских вовремя удержала его. Чтобы выйти как-либо из неприятного положения и успокоить толпу, он решился на рискованный обман:
– А ещё сказывал государь Иоанн Алексеевич, повелит-де он патриарху творить помазание по старому чину.
Никита потребовал клятвенного подтверждения слов Хованского. Только когда князь совершил обряд крёстного целования, Пустосвят увёл народ из Кремля.
В день венчания царей Пустосвят пошёл в Успенский собор со своими просфорами. Однако в Кремль ему пройти не удалось. Толпы переряженных языков и подьячих оттеснили его от ворот и не слушали ни угроз, ни уговоров.
Полузадушенный, в изодранной рясе, Никита, плюнув на все, ушёл восвояси.
– Толико народу толпится у Кремля, – сообщил он поджидавшим его начётчикам, – что не токмо просфору донести к собору не мог, душу едва уберёг.
Родимица так сдружилась со стрельцами, что проводила в их избах почти все своё свободное время. Там, где появлялась она, неизменно лилось рекою вино, сыпались гостинцы и деньги семьям стрелецким, дрожали стены от плясок, разудалых песен, шуток и хмельного хохота. Постельница не уступала в попойках никому из мужчин, глушила вино, как воду.