Буревестник

Думитриу Петру

Адам ел и пил молча. Рыбаки начали жевать медленнее. Послышались вздохи. Над морем показался серебристый край месяца. Тихон встал и, повернувшись к нему лицом, перекрестился.

— Спасибо, Емельян, — пробормотал он.

— Ешь, ешь. А то рассержусь, — уговаривал хлебосольный хозяин.

— Не могу больше, наелся. Спасибо.

— И мы тоже, дядя Емельян, больше не можем, — сказал Андрей.

Косма затянул вполголоса песню. Но голос у него был такой сильный, высокий и чистый, что слышно было каждое слово:

Таким я был, Таким останусь…

Это была какая-то далекая, давнишняя, извечная жалоба, звучавшая

непосредственно и страстно:

Таким я был, Таким останусь…

Он стоял, прислонившись к мачте и пел свою песню, говорившую о безнадежной любви и одиночестве. Слова этой песни знали все, и сначала Андрей своей высокой трелью, потом Ермолай своим басом, а за ним и остальные подхватили ее, и поплыла она, колыхаемая ласковой волной, по морскому простору. Адам думал: «Вот и я, каким был, таким и остался… а все-таки я теперь другой… не прежний, новый…» Он пел вместе с другими. Емельян положил ему руку на плечо:

— А ты его помнишь? Не забыл?

— Я ничего не забыл, — тихо проговорил Адам и снова вступил в хор.

Косма с Емельяном сидели, прислонившись к обносному борту куттера.

— Ну, как ты, все страдаешь? — шепотом, чтобы никто не слышал, спросил Емельян.

— Прошло, — так же тихо ответил Косма. — Успокоился я, мне теперь все равно.

XLVIII

Эту ночь Адам спал на палубе, закутавшись в одеяло. Тишина в море была такая, о какой люди на суше не имеют ни малейшего представления. Слышалось лишь тихое хлюпанье у борта да сонное дыхание ночного ветерка. Никаких других звуков не было. Тишина стояла над всем морским простором до незаметно переходившего в ночное небо горизонта и, казалось, еще далее. Над морем поднялся легкий туман и палуба стала мокрой. У Адама от пронизывающей сырости заныли кости. Куттер тихонько покачивало, перекидывая его с боку на бок. И все-таки ему снилось, что он носится где-то по воздуху, а потом, что они с Ульяной гуляют по цветущему саду. Он сам не заметил, как проснулся. До рассвета еще оставалось немало времени. Море было гладким и светло-пепельным, почти белым, так же как прозрачное, безоблачное небо. Весь окружающий мир казался Адаму жемчужиной. Песчинкой, вокруг которой она выросла, был куттер. Тишина, в этот предрассветный час, была еще более полной, более торжественной, чем среди ночи. Адам оперся о локоть и стал смотреть, как зыбь играет черными рыбацкими лодками с загнутыми вверх носами. Рыбаки еще спали. Он повернулся на спину и уставился в расстилавшееся над ним далекое, перламутровое небо. «Как хорошо! — думал он. — Работы здесь еще много, очень много. Но как хорошо!»

Небо на востоке стало красным, как кровь, потом нежно-розовым, и над обагрившимся морем взошло солнце. Над бортом одной из лодок показалась чья-то лохматая голова. Кто-то протяжно звал:

— Кос-маа!.. Кос-маа!..

Старшина молодежной бригады наконец откликнулся. Послышались другие голоса. Начался рыбацкий день.

Адам дождался, чтобы его взял с собой Емельян, и попросил его дать ему весла:

— Я, Емельян, и этого не забыл, — сказал он.

— Вижу. Но ты у меня в гостях, а гостей работать не заставляют.

— А если я очень тебя попрошу?

— Ладно. Афанасие, дай ему пару весел. Айда, ребята! Погода хорошая, улов сегодня должен быть богатый — другой раз за две недели столько не выловишь. Держи левее, а то меня снасть в воду тянет. Левее, говорю!..

Течение относило их вправо. Часами только и слышалось: «Левее — еще левее!..» Голубое море искрилось на солнце, воздух был теплый, иногда откуда-то налетало легкое дуновение ветра.

Адам, между тем, терпеливо расспрашивал Емельяна о разных обстоятельствах рыбацкой жизни, которые интересовали обком партии: Емельян отвечал ему обдуманно и серьезно, продолжая травить снасть. Стало

жарко. Адам почувствовал, как кровь стучит у него в висках. Окинув взглядом море, он заметил, что в миле от них работает Симион Данилов. Он видел его еще утром, когда старшины лодок советовались кому куда идти. Молчаливый, угрюмый Симион старался делать вид, что не замечает Адама. «Зачем он здесь? — подумал Адам. — И кому вообще он нужен в рыболовной флотилии?»

— Левее… — пробормотал Емельян.

Воздух был насыщен испарениями, дышалось трудно, парило. Помощник Емельяна, Афанасие, был флегматичным, молчаливым парнем. Мокрая от пота рубаха липла ему к спине.

— Левее…

К обеду, погрузив, на куттер несколько тонн рыбы, Емельян отправил улов на пароход.

— Ищи меня на несколько миль восточнее! — крикнул он старшине куттера. — Кажется, будет ветер. Мы поставим паруса и уйдем.

— Не беспокойся, не потеряю! — откликнулся старшина.

— Где же тебе потерять нас? На то у тебя тетрадь, компас, часы… Мы будем градусах в восьмидесяти отсюда… Час ходу!

Емельян оказался прав. Вскоре поднялся ветерок, правда слабенький, но совершенно достаточный, чтобы сдвинуть с места черные лодки Романовской бригады с их треугольными желтыми парусами. Когда они поравнялись с бригадой Ермолая, потом с лодками молодежи, через разделявшие их волны поплыли голоса державших совет рыбаков. Сидя на корме, овеваемый слабым, теплым ветерком, Адам вглядывался в ясное небо, в прозрачные ленивые волны. Емельян, сложив руки рупором, уговаривал остальных последовать его примеру и перейти на более глубокое место, туда, где обычно держится крупная красная рыба. Рыбаки послушались, и вскоре целый караван лодок под парусами, медленно плывя по пустынному морю, направился к востоку.

Первым спустил паруса Емельян.

— Пришли, — сказал он решительно.

Бригада остановилась. Емельян развел огонь в старой, проржавевшей железной печурке. Адам достал из-под мостков небольшого осетра и принялся его чистить.

— Действительно, матерый контрабандист, — пробормотал он с серьезным видом, орудуя ножом.

Емельян, который в это время дул в огонь, посмотрел на него одним глазом и хитро подмигнул. На море появилась пепельно-желтоватая дымка, выросла, приблизилась вплотную и исчезла.

— Емельян!

Емельян поднял голову: кричал Ермолай.

— Что у вас там?

— Обедать собираемся…

— Мы тоже…

— Айда сюда! Чем больше народу, тем лучше… Кос-маа!

Лодки молодежной бригады, пеня воду, быстро скользили по волнам.

— Чего тебе?

— Куттер вас найдет?

— Мы там Костю оставили — ему еще нужно убрать снасть. Когда куттер вернется, он ему скажет.

— Подходи, с нами обедать будешь!

Немного погодя послышался голос Космы, переговаривавшегося с парнями из других лодок их бригады, но понять, что именно они говорили, было нельзя. Остальные лодки ушли дальше и скоро превратились в точки, а Косма спустил парус и, работая веслами, приблизился к тому месту, где на волнах, то касаясь бортами, то расходясь насколько им позволял счаливавший их канат, качались лодки Романова и Ермолая.

Симион Данилов к обеду не явился, а обедал отдельно, со своей бригадой. Адам все время чувствовал его присутствие, его тяжелую сосредоточенную злобу, и забыл про него, лишь разговорившись с молодежью: Космой, Андреем и еще одним парнем из их лодки.

— Эх, Косма, Косма… до сих пор не могу себе просить, что выпустил тебя из своей бригады… И неужто тебе самому не жалко было уходить? — корил Емельян молодого богатыря. — Что скажешь, а? Я тебя старшиной сделал, а ты, вижу, стариков забываешь… Ох, молодежь, молодежь! Сердце у вас все равно, что у акулы — то самое, которым Ермолай водку закусывать любит… Ешьте, ребята, берите еще… Осетринка хоть и жирна, а если ее посолить да в уксус обмокнуть, харч получается хоть куда: царям такое кушанье не всегда достается… Крестись, Тихон, благодари бога за каждый кусочек!