Буревестник

Думитриу Петру

— Ты, значит, женат на дочери Якинта?

— Да, — угрюмо проговорил Емельян. — Дети взрослые у нас — будто не знаешь?

— Помню, как же — красавица была.

— Теперь уже не то, что в молодости, — все также мрачно заметил Емельян.

— Говорят, колотит тебя, когда ты пьяный домой приходишь…

— Когда даюсь, тогда колотит… Когда поделом, значит… А тебе что?

— Ну, а детей… мальчиков… ты в рыбаки готовишь?

Емельян еще больше нахмурился:

— В рыбаки, — проворчал он сердито. — А что?

— Ничего… Так просто, спросил…

Он не мог удержаться от улыбки. Емельян тоже осклабился, но зло, по-волчьи:

— А в тебя, кажется, опять бес вселился, как в старину… Я когда-то бивал тебя за это…

Адам рассмеялся:

— То было давно.

Афанасие, помощник Емельяна, посмотрел на него с удивлением,

явно не понимая, о чем идет речь. Да и времени для размышлений оставалось немного. Раскаты грома приближались. Сквозь тучи ослепительно сверкали молнии. Вдруг небо словно разверзлось над ними, и сверкающий огненный столб вырос между морем и тучами — как раз посреди лодок. Удар грома чуть не оглушил рыбаков. Морс стало совершенно гладким, неподвижным, тучи еще более почернели, еще ниже нависли над водой. В воздухе сильно почему-то запахло лесом, свежестью, горами, хотя кругом не было ничего, кроме морского простора и странного, зловещего, бессолнечного освещения. Линия горизонта казалась нацарапанной на серебре. На севере засверкали ударявшие в море молнии. Рыбаки молча, не двигаясь, сидели по своим лодкам, уставившись в эту часть горизонта. Их озаряемые молнией лица казались белыми, даже бело-голубыми. Косма поднял руку и показал что-то своим товарищам: от горизонта отделилась темная стена и понеслась по морю. Косма не сводил глаз с видневшихся вдали двух темных полосок — лодок молодежной бригады. Стена уже стояла над ними. Их очертания стали быстро стушевываться и через минуту вовсе исчезли. Та часть моря, которая еще оставалась спокойной, все более сокращалась. Видно было, с какой быстротой надвигается на нее белый край бурлящей пены. Грохот громовых раскатов непомерно усилился. Фиолетовые вспышки молнии ярко осветили небо, потухли, потом вспыхнули еще и еще раз. Гора туч сразу выросла, повисла над рыбаками. Рыбаки съежились, спрятав головы под натянутыми на лодках парусами. В эту минуту в них со страшной силой ударил ветер, небо обрушилось потоками града и воды, а темное море, которое, казалось, только и ждало этой минуты, дрогнуло и, как сорвавшийся с цепи зверь, с дикой яростью, захлебываясь пеной, кинулось на них.

* * *

Лука Георге еще в полдень заметил на горизонте облачко, похожее на дым. Через несколько минут оно оторвалось от своего основания и поплыло вверх. Потом на том же месте появилось другое облачко и точно таким же порядком сорвалось и ушло в небо, потом еще одно.

— Погода, ребята, портится, — сказал он и стал собираться уходить, потом крикнул, повернувшись к куттеру: — Павеликэ! Уходим на базу! К «мамаше»! Видел сигнал?

Шторм настиг их в пути. Куттер, как щепка, прыгал по пенящимся, но еще коротким волнам, и рыбаки, сидя в трюме, громко хохотали, когда особенно сильный толчок валил их друг на друга. Лука остался наверху со старшиной. По мере того, как они приближались к пароходу, им все чаще попадались другие куттеры, боровшиеся с посеревшим, не предвещавшим ничего доброго морем. Сквозь густую пелену дождя и рваных туч видно было, как они то появлялись, то снова исчезали в волнах под неистовый вой крепчавшего ветра.

Один из куттеров стоял на месте. Его немилосердно трепали волны.

— Емельяновой бригады! — воскликнул Лука.

Старшина этого куттера, держась за мачту, просигнализировал им, чтобы его взяли на буксир.

— Где Адам? — сложив руки рупором, крикнул Лука, когда они приблизились. — Где товарищ Жора?

— Они все остались там! — ответил старшина, указывая направление, и объяснил сколько часов хода до того места, где он их оставил.

Лука промолчал. Куттер продолжал прыгать по гребням, то и дело обдававшим их пеной.

— Слушай, Лука, — сказал Павеликэ, — я отведу тебя к «мамаше», а сам отправлюсь за ним.

Лука молча кивнул головой.

«Октябрьская звезда» грузно раскачивалась на волнах. Ее подъемные стрелы работали, не переставая, поднимая подходившие лодки, которыми уже была заставлена палуба; куттеры стояли в стороне, чтобы не столкнуться ночью с пароходом.

Павеликэ со своим мотористом отправились одни разыскивать Адама и оставшиеся в море бригады Емельяна и Космы. Капитан Хараламб с командного мостика озабоченно смотрел им вслед.

— Почему вы тоже не выходите за ними? — спросил его Лука Георге.

— Еще не все бригады вернулись. Я должен всех собрать. Видите, сколько их еще в море?

Он указал рыбаку на приближавшиеся со всех сторон

и как пробки прыгавшие на волнах куттеры с лодками на буксире.

— Хотелось бы мне быть сейчас не здесь, а с теми, кто вышел за рыбаками в море, — сказал капитан, следя в бинокль за тем, как куттер Павеликэ исчезает в ранних сумерках ненастного дня.

Павеликэ проискал Адама всю ночь, но так и не нашел. Встретив бригаду, потерявшую свой куттер, он забрал рыбаков из всех трех лодок, по их просьбе взял на буксир только одну из них и отправился обратно на базу.

L

Ошалевшие от качки, с болезненно блестящими глазами, они тщетно всматривались вдаль, в черный горизонт, который то вздымался, когда они проваливались в пропасть, то опускался, когда они сами, подхваченные бурлящим валом, взлетали на гребень, чуть не под самые тучи, которые неслись над морем, разрываемые неистовым ветром. В следующую минуту лодка опять скользила вниз, и лежавший на ее дне Афанасие больно ударялся головой о шпангоут. Адам сидел скорчившись, так что колени упирались ему в подбородок, держался обеими руками за стрингер и ждал, что будет дальше. «Главное — это ждать, — думал он. — А там или лопнет якорный канат или подойдет «Октябрьская звезда». Шторм рано или поздно кончится. Мозг у тебя от тряски и качки работает плохо. Да хоть бы и качка-то была равномерной, а то ведь нет: это даже не качка, а беспорядочное чередование коротких прыжков, отчаянных рывков, когда якорный канат натягивается как струна. Хуже всего то, что промежутки времени между рывками не одинаковы: иногда рывки бывают редкие, а иногда такие частые, словно чья-то рука упорно старается выдернуть канат вместе с кольцом или развалить самый остов лодки, вырвав одну за другой все его составные части… Главное теперь — ждать… ждать… Буря должна же когда-нибудь кончится…»

Но буря вовсе не собиралась кончаться, а, наоборот, усиливалась. Волны достигали такой высоты, что уже нельзя было, как раньше, видеть все лодки: «Когда мы на пенистом гребне, — продолжал свои наблюдения Адам, — три и четыре из них непременно где-то внизу, в провалах между волнами, потом настает наша очередь, и сами мы исчезаем из поля зрения других. Вон там, вдали, словно еще виднеются лодки молодежной бригады, а на горизонте — ничего. «Октябрьская звезда», наверно, тоже воюет сейчас где-нибудь с бурей…» Резкий, холодный ветер завывает, рвет натянутый на корме парус, срывает с гребней пену и яростно бросает ее на головы рыбакам. Их парусиновые спецовки давно промокли, в резиновых сапогах хлюпает вода. Воду все время приходится откачивать из лодки, которую заливают разбивающиеся о ее борт волны. Однако ничего не поделаешь, нужно ждать. Шторм скоро пройдет, «Октябрьская звезда», наверное, уже недалеко…

Так думал Адам вечером. Когда начало темнеть и волнение еще более усилилось, а завывание ветра и рев бури превзошли, казалось, все, что мог выдержать человеческий слух. Адам подполз к Емельяну и крикнул ему в ухо:

— Давайте спать по очереди! Вам начинать!

Емельян ответил кивком. Адам увидел его лихорадочно блестевшие в темноте глаза, пополз обратно на свое место, потом заглянул через борт. В лицо ему ударило холодным ветром, и соленая пена заполнила рот. За бортом ничего не было видно, кроме бушующего моря, да проносившихся над самой водой и, казалось, задевавших ее своим краем черных тяжелых туч — точь-в-точь, как тогда, давным-давно. Но это уже был не сон, а самая настоящая явь. Слишком уж было холодно, слишком сильно кружилась голова, слишком мучительны были броски и рывки, чтобы это могло быть сном. Да и вообще все было совсем по-другому, чем во сне. Емельян и Афанасие лежали у его ног, тесно прижавшись друг к другу, чтобы их меньше кидало и переворачивало с боку на бок, иногда опрокидывая вниз головой, а иногда чуть не ставя на ноги. Адам не спал и крепко держался за борта. Спать ему не хотелось.

Афанасие с Емельяном тяжело перекатывались у его ног. «Неужели спят?» — удивлялся Адам. Впрочем, он догадывался, что они находятся в том беспомощном состоянии полусна, при котором человек не может ни как следует отдохнуть, ни по-настоящему проснуться. У него тоже теперь голова невольно склонялась на грудь и отяжелевшие веки сами смыкались, но очередной рывок якорного каната встряхивал его и Адам просыпался. Раз, сквозь дрему, он почувствовал, как кто-то схватил его за ногу. Оказалось, что это Емельян, который подполз к нему в темноте и пытался что-то сказать, но разобрать, что именно, было трудно из-за рева бури.