Буря в полдень
Шрифт:
Наша машина снова кружила по незнакомым улицам и переулкам. Лишь через каких-нибудь полчаса мы выбрались на край города, на дорогу, которая спустя версту-другую вольется в шоссе Минск — Москва. По нему могли ехать свободно рядом несколько машин, здесь были невозможны пробки, в которые мы попадали несколько раз перед Минском. Такие пробки — истинное бедствие во время войны, особенно там, где может появиться враг.
Впереди, позади и рядом с нами ехали сотни машин. И не только машин, люди шли таким густым и длинным потоком — без начала и конца, — что казалось, в городе было несметное множество жителей и все они теперь, бросив свои дома, фабрики, магазины, спешат побыстрей уйти от места, где их ждут новые налеты врага — и смерть. Одни медленно шагали по обочинам дороги, другие шли прямо по полям, по каким-то низинным местам, может быть болоту. Шли почти не разговаривая, разве что перекинутся самым нужным словом. Мать искала в толпе потерянного ребенка.
Людской поток не уменьшился и тогда, когда мы выехали на шоссе. Наша машина едва пробивалась вперед. Когда мы въехали на пригорок, вдруг спустила шина. Вышли из машины и оглянулись, как жена Лота на родной город.
Казалось, что весь Минск в огне. В отсветах пламени мелькали стены домов, изредка взлетал рой искр, — это, наверное, обваливались потолки. Небо на юго-западе было угрожающе кровавым, и озаренные пламенем поля кишели людьми, бегущими из города. Несильный ветер приносил дым, иногда было трудно дышать. Мы снова смотрели на город со странной радостью, что покинули его, и со страшной тревогой и отвращением. «Вот он, фашизм!.. Вот она, немецкая культура! Наверное, так горел Рим, подожженный Нероном, — подумал я, вспомнив «Камо грядеши?» Генрика Сенкевича. — Впрочем, Рим тогда вряд ли был больше современного Минска…» В голову лезли странные образы, какие-то описания пожаров и литературные сравнения. И тут мысль неумолимо возвращалась к тому, что не выходило из головы, — к Литве, к Вильнюсу, к близким… Надо было поступить иначе — взять их с собой, не оставлять на произвол судьбы! Да кто мог предположить, что, выехав из Вильнюса, мы больше в него не вернемся? Да, не вернемся… Я смотрел на залитое пожаром небо, на горящий город, который теперь, ночью, выглядел огромным, и почувствовал еще глубже, чем когда-либо, что идет война неописуемо жестокая, страшная, неудержимая, неумолимая, что судьба отдельного человека, деревни, города, тысяч деревень и городов сразу стала непрочной, шаткой и никто не знает, кто останется в живых, а кто умрет завтра, через неделю, год…
Всей душой я верил, что моя страна непременно победит врага. Я верил в ее исполинскую мощь, патриотизм людей, в их отвагу, преданность. Но я глядел на охваченное огнем небо, на людей, куда-то бессмысленно бегущих под дождем, усталых, отчаявшихся, и мне было ясно одно: начался зловещий период нашей жизни, как ночь без звезд, — нет, как тягостный кошмар…
Мы проехали несколько километров и остановились у перелеска. Мы страшно устали и задремали в машине. Проснувшись под утро, увидели, что в лесу полно красноармейцев — они устанавливали орудия и маскировали их ветками деревьев. Некоторые рыли окопы на опушке. Мы отъехали в сторону. Над нами на бреющем полете пролетело несколько немецких самолетов. Мы выскочили из машины и бросились наземь. Подняв затем голову, я увидел, как солдаты с винтовками наперевес уводят Людаса Гиру. Я успел заметить побледневшее лицо Гиры и его нервно подергивающуюся голову: он уже понял, что его приняли за шпиона или диверсанта. Я тут же бросился вдогонку за солдатами, которые со мной не пожелали вступать в переговоры. К счастью, из перелеска вышел командир. Я показал ему депутатский мандат и растолковал, кто мы и куда направляемся. Командир с покрасневшими глазами на помятом лице внимательно рассмотрел документ, повертел его, наконец махнул рукой, повелев солдатам отпустить задержанного.
Когда мы отъехали на какой-нибудь километр от этого места, вдруг снова услышали свист и вой самолетов. В лесочке, где расположилась артиллерия, упало пять или шесть бомб, самолеты умчались куда-то вправо от нас и, взмыв вверх, исчезли в небе.
Неподалеку в лесу стоял красивый деревянный дом. Подумав, что здесь можно напиться, — страшная жажда мучила нас еще со вчерашнего дня, — мы свернули на асфальтовую дорожку и вскоре остановились под деревьями (мы уже понимали, что всюду надо прятаться от самолетов). Новый, светлый дом был совершенно пуст. Двери и окна открыты, ветер развевал гардины. В комнатах стояли детские кроватки. На некоторых только матрацы, а другие были и с подушками, одеяльцами, постели скомканы, казалось, что жильцы дома ушли внезапно. В столовой на столе — продолговатая ваза с земляникой. Ягоды еще свежие, и мы горстями черпали их и жадно ели.
Вернулись на шоссе. Притихшее ночью движение снова усилилось. На запад мчались тяжелогруженые грузовики и цистерны с бензином. Почти до Борисова мы проехали относительно спокойно и без приключений. Только когда подъехали к борисовскому мосту через речку Березину, в которой когда-то тонула армия Наполеона (этот факт почему-то ожил в памяти), вдруг опять завыли самолеты и вокруг забухали бомбы. «Хотят разрушить мост», — подумал я, понимая, что, если это случится, мы будем отрезаны и, кто знает, переправимся ли вообще на другой берег. «Вперед!» — крикнул я шоферу, и он, не успев разглядеть предупредительные надписи в начале моста, дал полный газ. Перила моста и вода мелькнули
День стоял жаркий, и мы, устав от бессонных ночей, свернули налево, в густой лес, в котором, кажется, не было солдат, а только стояло несколько легковых машин. Затормозив, узнали, что это беженцы из Минска. Они очень удивились, что нам удалось под бомбежкой проскочить мост, и строили догадки, разрушили немцы мост или нет. Какое-то время спустя мы увидели, что с запада снова хлынул поток машин, — значит, мост уцелел…
Узнав, что мы из Вильнюса, нас принялись расспрашивать о судьбе города, но мы ничего не могли сказать. Кто-то слышал, что Вильнюс уже занят гитлеровцами, другие говорили, что нет. Это характерное явление первых дней войны — никто ничего точно не знал.
По пути в Оршу раз десять или больше над шоссе появлялись немецкие самолеты. Услышав вой самолетов, переходящих на бреющий полет, мы выскакивали из машин и падали в кювет, потом вставали и, увидев, что все в порядке, ехали дальше. К счастью, дорога еще не была забита машинами, пробок не возникало. Самолеты лишь изредка стреляли по машинам, в основном бомбили какие-то важные объекты рядом с дорогой.
Мы добрались до Орши. Это довольно крупный город, большей частью деревянный. Люди здесь вели себя спокойно, когда мы спросили, сразу показали столовую. Столовая работала. В ней за длинными столами сидело много посетителей — рабочих или крестьян. Мы тоже заняли место за столом, за которым сидели еще человек десять. На нас никто не обращал внимания, только, услышав, что мы говорим по-литовски, поинтересовались, кто мы, но узнав, что из Вильнюса, сразу успокоились. Крупная полная девушка с крашеными бровями, стуча высокими каблуками, принесла по тарелке жирного, густого борща, потом подала гуляш. В буфете было пиво, и мы с наслаждением выпили по кружке. Здесь тоже говорят о войне, но не верят, что сюда придут немцы, — все поразительно спокойны, поев, уходят из столовой, а их места занимают другие.
Мы хотели купить газеты, но в киоске их уже не было. Газеты вывешены в витринах. Мы подошли и стали читать. Была напечатана речь Молотова, сказанная позавчера; о положении на фронтах говорилось общими фразами, из которых трудно было что-то понять. Газета писала, что враг будет побежден и вышвырнут с нашей территории…
Смертельно уставшие, мы приближались к Смоленску. Город расположен поодаль от шоссе, и мы не знали, найдем ли здесь ночлег. Еще далеко от города, в дачной зоне, виднелись артиллерийские батареи с поднятыми вверх дулами, изредка палатки с войсками, пулеметы, пушки. В городских скверах были вырыты зигзагообразные окопы. В некоторых скверах такие окопы только рыли. Мы спросили, где гостиница, и нам показали новое, довольно красивое здание. Но его занимала какая-то воинская часть. Мы радовались, что еще не испытываем голода, потому что здесь и столовые кормили в основном солдат. Увидев управление милиции, я вошел и сказал, что мы едем из Вильнюса, страшно устали и хотели бы где-нибудь переночевать. Начальник долго рассматривал наши документы, наконец, убедившись, что мы внушаем доверие, привел в пустую комнату своего учреждения и посоветовал передохнуть здесь.
Ночь была тревожной. Уснуть так и не удалось. Только-только задремали, как завыла сирена воздушной тревоги. Мы вышли во двор, и кто-то велел нам забраться в окоп. Он был устроен неплохо, даже с крышей. Но в нем было темно, хоть глаз выколи, — рядом слышалось только дыхание сонных людей. Сидеть в окопе надоело, люди начали высовываться. Так поступили и мы. В воздухе то и дело вспыхивали неизвестно кем пущенные ракеты, высоко над городом прогудел самолет. Зенитки не стреляли, и мы решили, что самолет наш, хотя наших самолетов в эти первые два дня войны почти не было видно.
Утром мы почувствовали, что начальник милиции, с кем-то посоветовавшись, собирается конфисковать нашу машину (и вроде бы не для военных целей). Он напомнил, что наша машина иностранной марки, и сказал, что удивляется, как это нам удалось так далеко на ней заехать. Улучив минуту, когда вокруг не было сотрудников милиции, мы сели в машину и укатили из Смоленска на восток. Некоторое время думали, не погонятся ли за нами милиционеры.
Еще одну ночь мы провели в Вязьме, небольшом городке направо от шоссе Минск — Москва. Он чем-то напоминал собой уездные центры, описанные Гоголем или Салтыковым-Щедриным. Лишь несколько мощеных улиц. Каменные дома тоже только в самом центре. Возвышались луковки древних, давно не ремонтированных церквей. Огромные вывески с исполинскими буквами висели над дверьми магазинов. С полей ветер приносил запах сена. На окраинах города разгуливали коровы и козы. Местные власти встретили нас с большим интересом и сочувствием, отвели в исполком, усадили за стол, покрытый сукном, и внимательно слушали мой рассказ о начале войны в Вильнюсе и о нашей поездке, а этот мой рассказ энергично дополнял и уточнял Людас Гира. Потом нас отвели в чистую столовую со старомодной мебелью и сытно накормили. Спали мы где-то в районе железнодорожного вокзала.