Буря

Щербинин Дмитрий Владимирович

— Так и с самого начало видно было — здесь нежить. — пробормотал Альфонсо. — …Да-да — не стал бы Гвар скулить, если бы здесь был живой противник.

— И, все-таки, мы должны туда войти. — негромко произнес Гэллиос.

Вот они вступили на крыльцо, и там Альфонсо еще раз окликнул — и тогда весь дом взвыл, отозвался ужасающим, болезненным стоном, заскрипел, задрожал — и что-то задвигалось в непроницаемых тенях за проломом, и что-то перекатилось там — резко, отрывисто.

Гэллиос слез с Гвара, и спокойно молвил:

— Ты можешь подождать здесь.

Однако, пес не оставил своего хозяина, и переступил через раздробленный порог вслед за ним. Хотя на улице было довольно темно — глаза не могли привыкнуть к сумраку залы, и тогда посох Гэллиоса стал разгораться — в беловатом, не ярком, но ровном сиянии видны стали перевернутые столы, раздробленные

стулья… но была еще жуть: конечно же, дело было не в погроме — ужас был в чем-то неуловимом для сознания, и, в то же время, он был в каждой черточке. Случайно Альфонсо взглянул на лестницу, которая вела на верхний этаж, и уже не мог оторваться. Сам коридор к которому она подводила обрывался совершенно непроницаемой чернотой, ну, а лестница искривлялась, где-то в середине ее, ступени скашивались в сторону, и взгляд устремляясь за ними, уходил куда-то далеко-далеко — и все это немыслимо было в здании столь небольшом. На каждой ступени виделось некое движенье, а еще — подобие шепота, завораживающего, через даль прорывающуюся — Альфонсо понимал, что ежели он ступит на первую ступень, то уже не сможет вернуться, однако — чем дольше он смотрел, тем больше разум его охватывала некая дрема, и, словно со стороны, видел он, что делает шаги… ступени… ступени… ничего не было, кроме этого бесконечного множества ступеней — они скрипели, они двигались…

В это время, его одернул за руку Гэллиос, вот и голос его заставил Альфонсо повернуться, встряхнуть головою — теперь ему было жутко от того, что он едва не сделал, и он поклялся больше не смотреть на эту лестницу. А старец говорил:

— Смотри. Вон лежит кто-то.

Теперь Альфонсо казалось удивительным, что он сразу не приметил эту темноватую, резко выделяющуюся некой плавностью груду, которая высилась среди перевернутых столов. Вместе с Гэллиосом, отправился он к ней, и вот уже обнаружил, что — это человеческие, слепленные между собою тела, на них была темная одежда, однако, одежда эта во многих местах разорвалась, от них поднимался дым, и была эта непереносимая вонь паленого мяса — вот мучительный стон вырвался из этой груди плоти, и тут же раздались шаги…

Они сначала были совсем слабым, но все нарастали-нарастали — размеренные, довольно-таки редкие шаги. Казалось бы — тот кто шел, давно уже должен был появиться, однако — удары то все нарастали, а вот идущего, по прежнему, не было видно. Тогда же Альфонсо вспомнилось, что такой же кошмар пережил он, мальчиком лет пяти, в Нуменоре: тогда он стал засыпать, один в большой, темной комнате, и тогда же услышал эти шаги — он знал, что — это не человеческие шаги, что тот кто так ступает — зол и ужасен, и даже представить его невозможно; он тогда кутался в одеяло, иногда с ужасом оглядывал комнату, но не мог понять: заснул ли он, или же бодрствует, а шаги все нарастали — все ближе и ближе — тогда он чуть не вскрикнул, представив, как выставится из мрака некая рука… но тогда, впуская потоки света, распахнулась дверь из коридора, вошла его матушка, и сразу же все кошмары рассеялись — он даже рассмеялся тогда…

Теперь, если бы вошла матушка — это было бы тягчайшим его кошмаром. А шаги все нарастали — это были уже какие-то могучие, должно быть пробивающие пол удары, и все ожидал, что постоялый двор должен затрястись — однако, ничто не тряслось, но все замерло в напряженной ожидании. Он, надеясь найти поддержку, метнул быстрый взгляд на Гэллиоса — тот стоял, опираясь на свой посох рядом с дымящейся грудой, и все в его фигуре выражало чрезвычайное напряжение. Так же застыл и Гвар — он поджал хвост, и, видно, больше всего хотел умчаться прочь, однако, то, что рядом был хозяин, удерживало его.

Невозможно было определить откуда исходят шаги, но вот Гэллиос оглянулся — он смотрел поверх головы Альфонсо; вот прошептал едва слышно: «Лучше не смотри»; но было уже поздно — Альфонсо обернулся. Позабыв о том, что зарекся не смотреть на лестницу, он вновь на нее взглянул, но — теперь ничего не значили эти бесконечные ступени. Но по ступеням спускалась фигура, и вот она то и была ужасна: вокруг нее воздух искривлялся, углы кривились безумными клыкастыми усмешками, там был какой-то расплывчатый белесый лик, и стоило в черты того лица начать вглядываться, как оно начинало стремительно приближаться, так что Альфонсо и не знал — или это она летит к нему, либо — это он сам, не чувствуя тела, мчится к ней.

На мгновенье он прикрыл глаза, открыл их вновь, и тут обнаружил, что фигура эта все еще спускается по лестнице. Она как-то неуловимо

растягивалась, кисея из расплывчатых жутких образов все еще вытягивалась из мрака, в то время, как она уже ступила на пол. Неожиданно, облик ее прояснился, и Альфонсо узнал свою матушку: но какие же были резкие, строгие черты, каким лихорадочным, пронзительным светом блистали ее глаза, двигалась она резко; и, вдруг, совсем исчезла — вместе с тем, шаги били все ближе, и Альфонсо чувствовал, что она, незримая, идет к нему — от ужаса он хотя бы и пошевелиться не мог — вот она остановилась, и словно кто покрывало стянул — прямо перед ним был этот лик, он так ожидал увидеть, нечто пугающее, что действительно показались ему какие-то страшные черты, но — вот тут он понял, что перед ним стоит простая девушка, сама смотрит на него с испугом, даже и слезы по ее щекам катятся…

После грохота шагов, тишина показалось мертвой, но вот стал проступать свист ветра с улицы — все сильнее и сильнее он становился; вот леденящий порыв ударил в стены, и они содрогнулись, застонали. Девушка вздрогнула, и тут Альфонсо понял, что она среднего роста, и смотрит на него, мрачного великана, снизу вверх, и так то внимательно, с такой то надеждой в его лик вглядывается!..

— Помогите мне. — прошептала она чуть слышно, плачущим голосом. — …Я едва помню свое имя, но, кажется меня звали Маргаритой… — она всхлипнула, едва сдерживая громкие рыданья. — Кажется, когда то я жила счастливо, но теперь… — тут она все-таки зарыдала, но подошел Гэллиос, положил ей руку на плечо, взглянул своими добрыми, теплыми очами ей в глаза, и вот девушка хоть сколько то успокоилась. — …Я помню, будто огненный вихрь поднял меня высоко-высоко в небо — бил ледяной ветер, я задыхалась, и кто-то сжимал меня… потом вниз — там был ад, мое тело горело! А-а!!! — она вскрикнула, глаза ее расширились болью, запылали страданьем, лик исказился от нестерпимого напряжения; медленно, словно из сердца вырывая слова, стала она проговаривать. — И столько боли! Я сходила с ума от боли! Я хотела орать, но не было рта… Нет-нет — не хочу я больше об этом вспоминать!.. А потом — потом я почувствовала, будто мы оказались рядом с самым ужасным, что есть в мире — с тем безымянным, что лежит, придавленное этим миром, и что питает все кошмарные сны… да, да — самые кошмарные виденья — лишь только жалкий отголосок того, безымянного ужаса!.. Не знаю, почему я не сошла с ума!.. Но потом, что-то понесло меня вверх, но, знаете ли — я явственно почувствовала, что что-то все-таки прицепилось к нам… Потом я поняла, что мы вырвались куда-то высоко-высоко, где я сразу промерзла насквозь, но — Это прицепилось к нам… И теперь… Кажется — это мой дом, но… нет-нет — какое жуткое место!.. Да — теперь я понимаю — это я во всем виновата! Это я принесла с собою ужас, знаете, как ветер лиходей приносят зернышко сорняка — но сорняк то силен, он, подлый, все благородные травы из-под тяжка перебьет — все оплетет. Вот и эта крапинка разрослась здесь теперь… А-а-а!!! — тут она завопила страшным, нечеловеческим воплем и закрыла лицо руками. — …Какие-то образы проступают — я шла по коридору, там наверху, и там… Там такой ужас был!.. Нет-нет!.. Вы только избавьте меня от этих видений!.. Ой, только бы не вспомнить… Там что-то такое!.. Даже и не смотрите туда!.. В том коридоре… Там жуть, жуть, жуть!..

Гэллиос проговорил ей несколько утешительных слов, а девушка все рыдала, и, вдруг, стала незримой — теперь не было никаких звуков, кроме доносящегося снаружи воя метели. Альфонсо позвал ее по имени, а постоялый двор содрогнулся, и целый снежный вихрь — плотный и стремительный ворвался в проломленный дверной проем. Снежинки закружились, будто в каждой из них была жизнь, подобно морским валам в бурю, взмыли под потолок, и там облекли контуры чего-то незримого, что висело над ними в полумраке.

— Пусть сюда придут могучие эльфийские кудесники, пусть они изгонять это зло, ну, а мы сделаем то, что в наших силах. — тихо проговорил Гэллиос, и кивнул на груду потемневшей плоти, которая по прежнему лежала перед ними, которая, по прежнему, из глубин своих стон издавала. — Мы вынесем их, и будем нести, сколько хватит у нас сил, только подальше от этого проклятого места. Ты должен помочь мне…

И вот Гэллиос первым склонился над ними: с немалым трудом удалось ему отцепить одну руку, затем — вторую, он потянул за эти руки, и тут же, из общей груды вырвалась голова, вся покрытая черной, с кровавыми прожилками коростой, с запекшимися волосами — неожиданно распахнулись глаза, да так и вцепились в Альфонсо, раздался безумный, дрожащий голос: