Буря

Старицкий Михаил Петрович

— Нет, — взглянул по указанному направлению Дженджелей, — Ингул левее, а это, верно… да, так и есть, — это Тясмин {90} .

— Тясмин? — вскрикнул Богдан и встрепенулся весь, словно разбуженный страшным окриком. — Тясмин? Уже, значит, близко родные края, родные люди, дорогие лица… но близко уже и враги… Быть может, тут за несколько миль поджидают нас с отборным многочисленным войском, а союзника моего нет! Измена или какое–нибудь несчастье?.. Ох, господи, — поднял он глаза к небу, — пощади их, неповинных!

90

Топография

местности здесь обозначена неточно. Войско Хмельницкого проходило между Днепром (оставался намного правее) и его правым при­током Ингульцом. Река же Ингул (левый приток Южного Буга) протекает западнее Ингульца километров на 50. Так же и Тясмин — правый приток Днепра—был южнее приблизительно на 150 км.

В это время послышался приближающийся топот бешено несшихся к нему всадников, очевидно, из авангарда. У Богдана застыло сердце в груди.

— Ясновельможный гетмане! — осадил перед ним запорожец коня. — От заката солнца наступает на нас какая–то рать… Распознать кто — еще нельзя, а видно по мареву и слышно по гуку в земле, что конница.

— Конница от заката? — переспросил Богдан. — Не обошли ли поляки? А может быть… Нет, Тугай–бей шел бы от полудня с тыла, — несомненно, что это враги! — и, подавив в себе смущенье и тревогу, крикнул громким и бодрым голосом: — Стой! Стройся, шикуйся в табор!

Команду гетмана подхватили полковники, от них приняли сотники и передали куренным атаманам, а последние уже своим батавам, и понесся гетманский приказ от лавы до лавы перекатным, замирающим эхом. Передние ряды стали, к ним начали примыкать подходившие, и растянувшийся хвостом змей вдруг стал сжиматься и толстеть с шеи, расширяясь до полного изменения первоначальной формы. Конница распахнулась на две половины и дала место пехоте, а сама вытянулась справа и слева двумя широкими крыльями; в центре выстроились густыми лавами пешие полки, за ними подходивший обоз начал устанавливать возы в грозный четвероугольник с двумя орудиями по углам, который при надобности мог вместить в себя все полки и составить неприступное прикрытие, особенно если время еще позволяло окопаться рвами.

Богдан, поручая старшине отаборить поскорее полки, сам между тем поскакал к ближайшей могиле и стал с вершины ее обозревать окрестность. В глазах у него не было уже и тени, тревоги, напротив того, они горели отвагой и огнем: теперь осматривал поле не подозрительный, сомневающийся в самом себе ставленник, а опытный полководец–герой, привыкший к победам и славе. У ног гетмана колоссальным кругом расстилалась степь, что гладь зеленого моря; из этой глади то сям, то там, словно островки, возвышались курганы, а вдали, на краю горизонта, убегающею лентой синели луга. Везде было пустынно, безлюдно; нигде не обнаруживалось движение масс, только на вершинах холмов чернели одинокие всадники да двигались иногда такие же продолговатые черные точки по далеким окраинам, описывая широкие дуги. Вдруг две, три точки приблизились к дальнему кургану; в то же мгновение сорвался с него всадник и понесся стрелою к другому; не успел он доскакать, как с этого кургана полетел вскачь вартовой до следующего возвышения и т. д. Наконец через десяток минут примчался к подножию холма, где стоял гетман, вестовой запорожец и гаркнул, махая шапкой:

— Татары, ясновельможный, татары!.. Тугай–бей!

У Богдана от прилива радости захватило даже дыхание; он только мог воскликнуть: «Боже великий!» — и перекрестился широким крестом.

Из–за лугов начали действительно выступать изогнутыми линиями движущиеся массы; по своеобразной неправильности их и по следующим за ними кибиткам Богдан сразу узнал орду; она приближалась

к его полкам на полных рысях.

Между тем и козачья старшина, известившись, что впереди не враги, а союзники, поспешила вместе с хорунжими и бунчужными к своему гетману и окружила его полукругом; над Богданом развернулись два знамени и склонились бунчуки.

Через полчаса перед выстроенными развернутым строем запорожцами и отаборенной в густых лавах пехотой волновалась уже неправильными массами орда, вооруженная саблями, ятаганами и луками. Остановились татары, и Тугай–бей, атлетического сложения богатырь, черноволосый, темнокожий, с прорезанными узко глазами, поскакал с своими мурзами и каваджами к холму; запорожцы затрубили в трубы, ударили в бубны и котлы и, крикнувши татарам: «Дорогие гости, мир вам!» — принялись палить из мушкетов.

А татары в свою очередь загалдели, махая руками: «Ташгелды! Барабар!», «Будьте благословенны! Дружба навеки!»

LIII

Когда Тугай–бей поднялся на холм, Богдан двинулся к нему навстречу и, поравнявшись, обнял его горячо; кони заржали и, вытянувши морды, начали ласково пощипывать губами друг другу шеи. Всполошенные выстрелами, степные хищные птицы — серебристые ястреба, пестрые соколы и серые кречеты — взвились из густой травы вверх и закружились высоко над могилою, где происходила встреча предводителей союзных дружин.

— Кардаш! Дост! Побратым и приятель! Ты измучил меня ожиданием, — говорил, обнимая Тугай–бея, Богдан.

— Йок тер! Не понимаю, чем мой друг себя мучил? — изумился татарин.

— Да разные, знаешь, мысли…

— Пек! Про Тугая не может быть разных мыслей, а только одна, — сдвинул бей свои черные как уголь брови.

— Однако, — замялся Богдан, — несчастья возможны… И беда может над каждым стрястись.

— Какая бы ни была беда, она моего слова сломить не сможет, если б даже сломала меня; у Тугая есть сокол–сын, и он бы исполнил отцовское слово. О, друг мой, дост — оно крепче стали дамасской!

— Да будет благословенно имя аллаха, — воскликнул Богдан, пожавши крепко товарищу руку, — что послал мне такого верного друга; ты солнце добродетели, благородная тень падишаха!

— Барабар, — улыбнулся бей страшною улыбкой, обнажая свои широкие зубы, — ты шел к Днепру, а я ближе к Ингулу, чтобы не допустить врага в середину, не дать обойти; но мои дозорцы поглазастее твоих; они не упускали из виду приятельских передовиков.

— Скажи, пожалуйста, — засмеялся Богдан, — у моих–то пошире глаза, а вот недобачают…

— Потому что не едят конины и кумыса не пьют, а ракию [75] , — мотнул уверенно головой Тугай. — Да вот тебе, кардаш, доказательство: мои выглядели и изловили десять ляхов, я их заарканил и приволок к тебе; показуют, что враг недалеко, миль за пять, за шесть, и идет на нас двумя чамбулами [76] : один сухим путем, с полуночи, а другой на байдарах, по широкой реке.

Богдан пристально посмотрел в глаза Тугай–бею и помолчал с минуту, подавляя охватившее его волнение, а потом громко и радостно вскрикнул:

75

Ракия – водка. Мусульманский закон запрещает пить водку.

76

Чамбула – отряд.