Буря
Шрифт:
— Наконец–то привел господь! С таким союзником- другом не страшен мне ни один враг! — и потом, обратясь к своей старшине, добавил:
— Поздравляю вас, товарищи–друзья, с утехой и славой: наш исконный враг идет к нам навстречу… Судьба его должна свершиться! Передайте же и славному рыцарству, и всем козакам и бойцам, чтоб не скупились на привет давно жданным гостям, — славы хватит на всех!
— Хвала гетману! Долгий век батьку! — ответила восторженная старшина, за нею откликнулись и все полки перекатным гулом.
На допросе с пристрастием пленные показали, что польское войско, состоящее из двух тысяч гусар, двух тысяч латников и трех тысяч кварцяной пехоты, под предводительством молодого Стефана Потоцкого и помощника его полковника Чарнецкого
Убедившись в истине этих показаний, Богдан сделал распоряжение двинуться немедленно и поспешно всеми силами к Жовтым Водам, чтобы успеть раньше занять правый берег, господствующий над местностью, хорошо ему известной еще с детства. Тугай–бей со своими загонами пошел несколько левее, чтобы прикрыть фланговое движение главных сил.
91
Ошибка: Желтые Воды — приток Ингульца.
Солнце заходило кровавым пятном, когда двинулись в поход соединенные силы вчерашних врагов, которых примирила на этот раз месть; весь закат горел ярким багрянцем и предвещал бурю.
Горящий нетерпением и боевым огнем, Богдан скакал на своем белом коне впереди Запорожского войска, за ним неслись наклоненные бунчуки и развевалось блестящее знамя.
Не успели еще сумерки окутать степь серою дымкой, как к Богдану подскакал со стороны Днепра на взмыленном коне козак, видимо, из Чигиринского полка.
— Верныгора! — вскрикнул Богдан, опознавши приятеля, что спасался у него в бывшем Суботове. — Каким чудом, каким дивом?
— А таким, какое теперь всю Украйну поставило на ноги, какое заронило надежду всем на спасенье! — воскликнул Верныгора, снимая шапку. — Витает тебя, ясный гетман и батько, вся наша земля и кланяется челом. А меня–то к тебе послала Ганна оповестить.
— А что, все здоровы, все целы? — перебил его тревожно Богдан.
— Слава богу, он милует! — успокоил Верныгора. — А вот байдаки с нашими рейстровиками плывут и к ночи будут в устье Тясмина {92} … недалеко отсюда, мили три–четыре… там много есть прихильных, и Кречовский… только вот пехота немецкая, а то бы… если б послать кого… может, бог поможет.
92
Тясмин впадает в Днепр напротив Кременчуга. Расстояние от Желтых Вод до его истока не три-четыре мили (прибл. 30 км), а в несколько раз больше.
— И Кречовский тут?
— Тут, на первом байдаке.
— Так я сам еду!
— Что ты, батьку? Опасно… Не доведи бог… Кто его знает?..
— Привернуть к святому делу рейстровиков–братьев — это почти выиграть дело, — воодушевился Богдан, — а этого никто сделать не может, кроме меня самого… Так чтоб я поберег себя и упустил такой случай, быть может, посылаемый богом? Да будь я проклят после этого, а жизнь перед нуждой родины — плевое дело!
— Но жизнь твоя для родины, для спасения ее и нужна!
— Кто за бога, за того бог! — воскликнул вдохновенно Богдан и велел позвать к себе Кривоноса, Ганджу и Морозенка.
Боясь, чтобы они не остановили его, он скрыл от них настоящую причину своего отъезда и объявил только, что ему нужно отправиться в сторону, переговорить с поджидавшим его приятелем, так что он поручает полки Кривоносу и Богуну, пусть ведут их усиленным маршем всю ночь к Жовтым Водам и отаборятся на правом берегу, а он их к утру нагонит.
Старшина было начала усиленно просить своего батька атамана не рисковать ночью, но воля Богдана осталась непреклонной, и он согласился только взять с собой Ганджу, Морозенка да двадцать козаков конвоя и полетел
93
С. Величко говорит, что навстречу реестровикам, которые плыли по Днепру, ехал сам Б. Хмельницкий. Другие источники не подтверждают этого и называют не Хмельницкого, а посланных им его приближенных.
Чуть брезжится. Необъятною темною гладью лежит Днепр. Тихо спит Дед перед рассветом; воды его ни всплеснут, ни подернутся рябью; только там, где разлив реки покрыл прибрежные шелюга и верболозы, между вынырнувшими верхушками кустов струятся серебристые нити да в глубоких местах медленно вращаются воронкообразные темные круги… В бледном сумраке потонул левый далекий берег могучей реки, а правый словно раздвоился, и одна излучина, отделившись, пошла в сторону — это Тясмин. Он обрамлен густыми очеретами, камышами да лозняком, и кажется от множества золотистых островков, от водяных белых лилий и изумрудных грив оситняка совсем пестрым, какою–то лентой (стричкой), убегающей в синеву дремлющего утра. Безмолвно, пустынно. Но вот почудились всплески, шелест тростника, резкий крик и свист сорвавшейся стаи диких уток, и снова все смолкло; пролетело несколько минут, вдруг заколыхались массы ближайшего камыша, и показался из–за него черный силуэт громадной байдары; словно черепаха, она неуклюже ползла, лавируя между зарослями и направляясь к возвышенному правому берегу; на чердаке (палубе) байдары стоял седоусый козак, опытный стернычий, и налегал грудью на руль; по бокам байдары подымались мерно и стройно с тихими всплесками длинные весла; темная глубь пенилась и бороздилась молочными дугами.
В густой заросли на берегу поднялась какая–то фигура, постояла неподвижно несколько мгновений и исчезла, словно заколыхалась и убежала случайная тень.
— А ну, годи спать, хлопцы! — нарушил наконец тишину рулевой. — Принимайтесь за багры… пора на берег!
— А что, уже Тясмин, диду? — поднялся с разложенного на корме чепрака, лениво потягиваясь, какой–то значный козак.
— Да Тясмин же, Тясмин {94} , — поправил на голове шапку дед, — зарос весь, затянулся лататьем да ряской, точно небритый козак после долгой попойки.
94
По роману восстание реестровых казаков началось возле устья Тясмина. В действительности же оно вспыхнуло 24 апреля, гораздо ниже по Днепру, возле Каменного Затона (между устьями левых притоков Днепра, Ворсклы и Орели).
— Так на ноги! — вскочил бодро значный козак и, вздрогнувши, проворчал: — Бр–р–р! Свежевато! — а потом, оправившись, скомандовал зычно: — Гей, хлопцы, вставать! Рушать, уже берег!
Сидевшие и лежавшие в самых смелых позах, фигуры зашевелились, начали потягиваться, толкать друг друга
и схватываться на ноги. В байдаре заворошилась целая уйма людей: иные стали разминать онемевшие члены, другие чесать пятерней затылки, третьи приводить в порядок одежду, некоторые взялись за багры… Послышалось позевывание, сдержанный гомон, всплески воды и бряцанье оружия.
— Что же это, высаживаться, что ли? — спросил молодой светлоусый рейстровик у своего старшего товарища, что чистил длинной иглой свою люльку.
— Похоже, — плюнул тот на коротенький изогнутый чебучок, прилаживая к нему какое–то украшение.
— Стало быть, наши близко?
— Какие наши? — окрысился старший. — Ляхи–то? Этот блазень со псом? — взглянул он свирепо на молодого козака и начал рубить огонь.
— Да и они… и запорожцы с батьком Хмелем, — сконфузился молодой.
— Вон те, другие, с батьком на челе и суть наши, а ляхи да перевертни — это не наши, а чужие — кодло ворожье!