Бусы из плодов шиповника
Шрифт:
Неспешный ужин, наверное, не только из-за хорошего вина и отменной, вкусной еды, а по большей части из-за нашей молодости, энергии, бьющей через край, как открытое шампанское из бутылки, получился непринужденным и веселым. Причем на наши с Саней импровизированные шуточные реплики по ходу общего разговора Светлана с Ольгой (если нам удавалось попасть в точку) смеялись прямо-таки враскачку, от всей души. А Галина – сдержанно, словно боясь расплескать свою радость.
После ужина, убрав с помощью девушек со стола лишнюю посуду в свою кухоньку за печкой, Ольга попросила
– А то я уж все уши девчонкам прожужжала, нахваливая тебя и твой репертуар, – дополнила она свою просьбу лестными для меня, может быть, и не вполне заслуженными, комплиментами. Хотя, если говорить объективно, я и сам понимал, что пел и аккомпанировал на гитаре я весьма неплохо. Да и репертуар у меня был действительно стоящий. Безо всякой пошлятины и блатоты. – Так что ты уж порадуй нас, – продолжила Ольга, усаживаясь на стул за прибранный стол, – бедных одиноких девушек своим сладкозвучным песнопением, – картинно вздохнула она, явно намекая мне на наши несостоявшиеся летом отношения, несмотря на нешуточное с ее стороны упорство в этом вопросе.
Усевшись на лавочке у теплой (видимо, днем Ольга топила печь) белой печной стены, я, пожалуй, не менее часа исполнял свои любимые, в основном бардовские, песни, авторов многих из которых не знал. «Под музыку Вивальди», «Диалог у новогодней елки» на стихи очень хорошего поэта, жившего некогда в Иркутске – Юрия Левитанского, «Я вас люблю мои дожди…», «Капли Датского короля» Булата Окуджавы и многие другие…
Ольга, как всегда, слушала меня очень внимательно, с мечтательным взором, подперев подбородок руками, упирающимися локтями в стол.
Галина тоже, казалось, не пропускала ни одного моего слова и аккорда, но слушала как-то рассеянно, сидя в кресле в теневом углу комнаты, на котором до этого покоилась моя гитара. Казалось, она погружена больше в свой внутренний, а не внешний мир.
А мне так хотелось от нее сочувственного или даже влюбленного взгляда, поскольку, видя ее только краем глаза, я пел в основном для нее: «Там, где клен шумит над речной водой, говорили мы о любви с тобой. Облетел тот клен, в поле бродит мгла. И любовь, как сон, стороной прошла…»
Александр со Светой сидели почти напротив меня, на лавочке у окна. И за их спинами, через стекло с длинным перекрестием, я мог видеть, как над Байкалом в тускнеющем небе повисла грустная луна, освещая своим бледным, таинственным светом серебристые воды предночного Байкала и песчаную, тонкую, как серп, косу перед ним при впадении в озеро реки Котинки.
И этот какой-то почти нереальный, безмолвный свет луны и белая кожа Галины неведомым образом представлялись мне отчего-то некой идеальной гармонией. Словно эта загадочная для меня девушка и сама была соткана из лунного света. И чем-то она напоминала мне белолицых панночек, так чудесно описываемых в своих волшебных произведениях Николаем Васильевичем Гоголем.
Спев очередную (неведомо уже какую по счету) песню и не начиная новую, я спросил Ольгу, как хозяйку:
– Может быть, достаточно? Или, как говорится: «Хозяева, не надоели ли вам гости?» Да и время уже нераннее.
Спрашивая все
Ольга, ничего не отвечая и будто слушая ритмичный перебор гитарных струн, вопросительно посмотрела на Галину, обернулась к Александру и Светлане…
– А можно еще, хоть немножко? – просительно проговорила Света. – Такие славные у вас песни. И так вы хорошо поете их. И вдруг решительно встав с лавки, она быстро подошла ко мне и нежно приложилась губами к моей, увы, дня три уже небритой щеке, усевшись затем рядом со мой на лавке, чуть поодаль с правой стороны, так, чтобы не мешать моей руке перебирать гитарные струны.
– Да, пожалуйста, если вы не устали, конечно, спойте что-нибудь еще, – подала из своего угла голос и Галина…
Я пел еще минут сорок. Посылая, как мне казалось, некие невидимые импульсы этой очаровательной девушке, задумчиво сидящей в кресле в углу комнаты. Словно выстраивая невидимый прозрачный, но такой хрупкий, стеклянный мост, соединяющий разные берега, разделяющей нас с ней реки. И, самое главное, я чувствовал, что движение по этому невидимому прозрачному мосту уже не одностороннее, а двустороннее – навстречу друг другу. И мне казалось, что Галина понимает и меня, и мои чувства к ней, внимательно слушая слова, слегка опустив глаза…
– Все, девчонки, хватит! – наконец сказал я. – У меня уже пальцы левой руки одеревенели, не слушаются и не хотят держать на грифе нужные аккорды. Так что на сегодня, думаю, достаточно. А то начну фальшивить…
– А фальшь – это ведь всегда так неприлично и неприятно, не правда ли? – вдруг спросила Галина, устремив на меня внимательный взгляд своих зеленых, как омуты, глаз.
– Мне кажется, что вы сами и ответили на свой вопрос, – сказал я, пряча гитару в чехол.
– Может быть, еще чайку на посошок, как говорится? – спросила Ольга.
– Давайте лучше на посошок выпьем по бокалу вина, – предложил Саня. – Там у нас еще осталось.
Все с удовольствием выпили. Захрустели сочными дольками яблока, разрезанного и оставленного Ольгой на деревянной разделочной доске на столе. И было видно, что расставаться никому не хочется. Но надо. Ибо все имеет свой предел…
Взяв зачехленную гитару и стоя уже у двери, я попрощался:
– Всем спасибо за внимание и, как говорится, до свидания.
– А вы к нам еще придете? – спросила Галина, переведя взгляд на Ольгу.
– Если пригласите, обязательно приду, – улыбнулся я ей.
– А можно вас, маэстро, до калитки проводить? – неожиданно предложила Света, при этом загадочно и многообещающе улыбнувшись мне.
– Можно! – вместо меня энергично ответил гаденыш Саня. – Он любит, когда его девушки провожают, причем, не только до калитки, но и далее. До его берлоги у кладбища.
Света по-прежнему вопросительно смотрела на меня, и я решил отделаться шуткой:
– Вообще-то, в быту я прост и доступен, так что провожать меня никому не возбраняется.