Бусы из плодов шиповника
Шрифт:
– Да так же, как у тебя, – ответил я, не желая вдаваться в подробности и еще больше расстраивать приятеля. Да и не привык я распространяться о своих амурных делах, даже с очень близкими людьми.
– Да, пролетели мы с тобой, дружище, как фанера над Парижем, – невесело зафиксировал наши «успехи» Саня. Летом-то все как-то по-другому, гораздо проще было. Быстрее, непринужденнее. А лето кончается – и чувства, похоже, кончаются или стареют, что ли, в преддверии осени… Кстати, твоя-то сегодня утренним катером в Листвянку отбыла. Я видел из водолазки, как ее на причале Галина с Ольгой
– Успокоенный, стараясь все же особо не выпячивать свою радость, просящуюся наружу, я поблагодарил Саню за кофе и отправился в лабораторный корпус – вотчину микробиологов Максимовых – мужа и жены, у которых в одной комнатке как раз и стоял нужный мне пламенный фотометр и которым они мне в определенные часы позволяли пользоваться.
Поднимаясь от водолазки по тропинке вверх к небольшому бревенчатому и весьма замысловатому в плане архитектуры домику, мне хотелось неизвестно отчего (вернее, известно, отчего) не просто быстро идти, а бежать вприпрыжку, напевая при этом какую-нибудь веселую песенку!..
К вечеру, по прошествии, действительно, нелегкого, но плодотворного трудового дня, прыти у меня, конечно, поубавилось. И скакать козленочком, как это было утром, уже не хотелось.
Не спешно, чуть устало, бредя по лесной дороге к себе на стационар, до которого от лаборатории Максимовых было чуть больше километра, я отчего-то не без удовольствия повторял про себя утреннее Санино определение Галины: «Айсберг… Айсберг… Айсберг…»
И жаль, что этой песни: «А ты такой холодный, как айсберг в океане. И все твои печали под темною водой…» еще не было написано, а то я бы ее непременно спел. Может быть, и хуже Пугачевой, исполняющей ее. Но не хуже Николаева, автора музыки и тоже «певца».
Дорога, по которой я шел, плавно петляла по высокому берегу над Байкалом, видимым, там, внизу, слева. И была с двух сторон, словно в парке, окружена высокими соснами и лиственницами, некоторые из которых из-за подмыва берега сухими вершинами уткнулись в берег у воды. А их вывороченные корни, словно клубок змей, покоились на высоком берегу. Хвоя почти всех не упавших деревьев уже побурела, а осыпавшиеся иглы мягким ковром устилали эту красивую лесную дорогу, идти по которой было приятно, словно ты шагал по мягкому ковру.
И уж совсем было бы здорово, продолжил я свои размышления, если бы все повторилось, как вчера. Приходишь домой, а там все прибрано, ужин готов и красивая девушка с нетерпением ждет твоего возвращения. Хотелось бы, правда, чтобы этой девушкой оказалась Галина, внес я в предполагаемые, желанные мною события свои фантастические коррективы…
Перешагнув ручеек, после которого в небольшом отдалении, на более высоком его, правом, берегу, уже начиналось сельское кладбище, я увидел на поляне, отделяющей погост от моего балка, Галину. Не фантастическую, а действительную. Она совсем недалеко от заросших могил собирала землянику. И так была увлечена этим своим вкусным занятием, что не заметила, как я почти бесшумно приблизился к ней на расстояние нескольких шагов.
– Кладбищенской земляники крупнее и слаще нет? – громко продекламировал я не в утвердительной, как у автора стихов Марины Цветаевой, а в вопросительной
– Не предполагала, – распрямившись и обернувшись ко мне лицом, тыльной стороны руки при этом поправив растрепавшиеся волосы, произнесла Галина, – что вы любите Марину Цветаеву. Мне казалось, она не в вашем вкусе. Слишком уж серьезна. А вам, как я поняла, нравятся женщины доступные, – иронично улыбнулась она. И в голосе ее кроме иронии и даже легкого презрения, как мне показалось, послышалось, все-таки и некоторое сожаление. Впрочем, умело скрытое.
«Значит, я ей все-таки небезразличен», – подумалось мне. И, вдохновленный этой мыслью, я продолжил:
– Галина, я приглашаю вас в гости, раз уж вы оказались в непосредственной близости от моей берлоги. Тем более что у меня есть клубничное варенье и можно заварить чай с чабрецом. Вы любите чаи с целебными травами?
– Я, как вы видите, клубничку предпочитаю. Впрочем, как и вы. – Она намеренно подчеркнула интонационно слово «клубничка», явно имея в виду – для себя первое значение этого слова, а для меня – второе, переносное, обозначающее любовь к чему-то сладострастному.
– Значит, у нас с вами схожие вкусы, – будто не заметив ее иронии, ответил я. Чувствуя, как все мое существо наполняется любовью к этой необыкновенной девушке, от которой мне, в сущности, ничего и не надо, кроме того, чтобы она не ушла. И мы могли бы с ней говорить о разных разностях и пить чай с чабрецом и клубничным вареньем.
– Пожалуй, я приму ваше предложение, сударь. Хотя стараюсь от малознакомых людей предложения в гости не принимать. Но от чая с чабрецом, да еще с моим любимым клубничным вареньем, не откажусь. Ибо надеюсь, что это вся культурная программа, которую вы намерены мне предложить, и никаких неожиданностей не предвидится? – с хитринкой, взглянула она на меня.
Меня задело это ее – «малознакомые люди», и я сказал:
– А мне казалось, что мы с вами уже довольно хорошо знакомы. И познакомились, не далее как три дня назад у Ольги.
«Боже мой, – мелькнула у меня быстротечная мысль. – Прошло всего три дня со дня нашего знакомства, а кажется, будто прошло уже много дней. Столько разнородных событий и чувств сумели вместить в себя эти три дня в конце лета».
– Мне тоже так казалось, что мы довольно хорошо знакомы, – как-то казенно, словно на официальной встрече, ответила Галина. – Однако мои предчувствия на деле оказались ложными. А фальши я, впрочем, как и вы, сударь, если, конечно, верить вашим словам, не люблю.
– Кажется, я о фальши вроде бы ничего не говорил? – усомнился я.
– Да, напрямую не говорили. Но вы, во всяком случае мне так показалось, в этом вопросе были согласны со мной, не так ли?
– Честно говоря, не помню, – ответил я. Очень уж не хотелось мне углубляться в эту тему.
– Жаль. А я вот помню, – по-моему, даже с каким-то укором проговорила Галина.
Когда мы вошли в балок начинало уже смеркаться, и я зажег керосиновую лампу, желтый теплый мерцающий шар света от которой, в самом просторном отсеке, как бы погрузил во мрак все отдаленные уголки вагончика.