Бувар и Пекюше
Шрифт:
Они попросили гостью самой выбрать какую-нибудь сцену.
Это затруднило госпожу Борден. Она видела только три пьесы: Роберта Дьявола в Париже, Молодого супруга в Руане и ещё одну забавную вещицу в Фалезе под названием Продавец уксуса.
Наконец Бувар предложил сыграть Тартюфа, сцену из третьего действия.
Пекюше счёл необходимым дать объяснение:
— Надо вам сказать, что Тартюф…
Госпожа Борден перебила его:
— Все знают, кто такой Тартюф!
Бувару понадобилось
— У нас есть только монашеская сутана, — сказал Пекюше.
— Всё равно, надень хоть её!
Переодевшись, тот вернулся с томиком Мольера.
Начало сцены прошло тускло. Но когда Тартюф стал поглаживать Эльмиру по коленке, Пекюше рявкнул жандармским басом:
— Нельзя ли руку снять?
Бувар тут же подал реплику елейным тоном:
— Я платье щупаю. Как ткань его приятна!
Он закатывал глаза, выпячивал губы, сопел с чрезвычайно похотливым видом, обращаясь прямо к г-же Борден.
Страстные взгляды Бувара её смущали, и когда он замер в смиренной позе, весь трепеща, она чуть не подала ему реплику.
Пекюше ответил, заглянув в книгу:
— Вполне любовное признание я слышу.
— О, да! — воскликнула гостья. — Это опытный соблазнитель.
— Не правда ли? — самодовольно заметил Бувар. — А вот ещё сценка в более современном вкусе.
Сняв сюртук, он уселся на камень побольше и продекламировал, запрокинув голову:
Огни твоих очей мне проникают в очи.
Спой песню, как в ночи певала ты не раз,
И слёзы искрились во взгляде чёрных глаз.
«Это он про меня», — подумала она.
Блаженство будем пить! Ведь чаша налита,
Ведь этот час — он наш! Всё прочее — мечта!
— Какой вы странный!
Вдова кокетливо посмеивалась; грудь её вздымалась, зубки блестели.
Не сладостно ль, скажи, любить и быть любимой
Так, на коленях…
Он опустился на колени.
— Ах, перестаньте!
Дай спать и видеть сны на персях у тебя,
О донья Соль, любовь моя, краса…
— Тут звонят колокола и какой-то горец прерывает их…
— Как раз вовремя. Если бы он не вошёл…
Г-жа Борден улыбнулась, не закончив фразы. Спускались сумерки. Она поднялась.
Недавно шёл дождь, и в буковой роще стало сыро, удобнее было вернуться полями. Бувар проводил гостью через сад, чтобы отпереть ей калитку.
Они молча шли мимо подстриженных кустов. Он ещё не успокоился после своей декламации, она была ошеломлена, захвачена очарованием поэзии. Ведь искусство порою потрясает даже заурядных людей, и самый бездарный исполнитель может раскрыть перед вами целые миры.
Солнце, выглянув из-за туч, блестело на листьях деревьев, вспыхивало яркими пятнами в зарослях кустарника. По стволу старой срубленной липы
— Как здесь хорошо! — сказал Бувар, вдыхая свежий воздух полной грудью.
— А вы, наверное, совсем измучились!
— Талантом я не могу похвалиться, но темперамент у меня есть, это бесспорно.
— Сразу видно… — произнесла она, запинаясь, — что вы любили… когда-то… в прошлом.
— Вы думаете, только в прошлом?
Она остановилась.
— Не знаю.
«На что она намекает?»
Бувар почувствовал, как у него забилось сердце.
Чтобы обойти большую лужу на песке, они направились в буковую аллею.
Заговорили о представлении.
— Откуда взята ваша последняя сцена?
— Это из драмы «Эрнани».
— Вот как!
Г-жа Борден продолжала задумчиво, точно про себя:
— Как должно быть приятно, когда мужчина говорит женщине такие слова в жизни!..
— Я готов, только прикажите! — воскликнул Бувар.
— Вы?
— Да, я!
— Вы шутите!
— Нисколько!
Оглянувшись по сторонам, он обнял её за талию и крепко поцеловал в шею.
Она сильно побледнела и схватилась рукою за дерево, как будто боялась лишиться чувств; потом открыла глаза и покачала головой.
— Всё прошло.
Бувар смотрел на неё, оторопев.
Когда он отворил калитку, она остановилась на пороге. За оградой, в канаве текла вода. Г-жа Борден подобрала юбки с оборками и замерла в нерешительности.
— Позвольте, я помогу вам.
— Нет, не надо.
— Почему же?
— Ох, вы опасный человек!
Когда она перескакивала через канаву, мелькнул её белый чулок.
Бувар не мог себе простить, что не воспользовался случаем. Ничего, в следующий раз он своего не упустит! Да и не все женщины одинаковы: на одних надо напасть врасплох, с другими смелость портит всё дело. В сущности, он был доволен собой, и если не похвастался Пекюше своим успехом, то отнюдь не из деликатности, а из боязни нелестных замечаний.
С этого дня они начали декламировать перед Мели и Горжю, очень сожалея, что у них нет другой публики.
Молоденькая служанка забавлялась от души, хотя решительно ничего не понимала; её восхищала плавная речь, завораживало журчание стихов. Горжю рукоплескал философским тирадам в трагедиях, защитникам народа — в мелодрамах. Бувар и Пекюше, поражённые его тонким вкусом, задумали давать ему уроки, чтобы в будущем сделать из него актёра. Работник был в восторге от такой перспективы.
Слух об их занятиях распространился в округе. Вокорбей насмехался над ними в глаза. Почти все относились к ним с презрением.