Bye-bye, baby!..
Шрифт:
– Со мной ничего такого не происходило и не произойдет. Слышишь?!..
Не прошло и тридцати секунд, как пространство позади Энцо озарилось вспышками света и ревом сирены.
– Точно попали, – констатировал Сардик, глядя прямо перед собой.
– Хочешь выйти? Раздумал меня провожать?
– Нет.
– Тогда сиди тихо и не причитай.
Справиться со скоростью и сто удаляющейся, то с приближающейся сиреной можно лишь одним способом: закрыв глаза. Что Сардик в конечном счете и делает, хотя спокойствия это не прибавляет. Будь он ребенком, малышом Сардором, прятавшимся от напастей
– А эти еще откуда взялись?!..
Сирена больше не одна, их несколько: они то дробятся, то снова сливаются, да и вспышек явно прибавилось.
– Может, остановимся? – малодушно спрашивает Сардик.
– Заткнись!..
И в тот самый момент, когда он все же решается открыть глаза, Энцо налетает на что-то. Не слишком большое и не слишком защищенное, – мягкое и податливое. И все равно: из-за скорости, на которой шел Энцо, удар кажется сильным и тачку заносит на полном ходу.
– Вот дерьмо! – выдыхает ангел. – Только этого не хватало!
– Мы кого-то сбили?..
Ответ очевиден, но ангел не торопится отвечать. Сжав зубы, он выравнивает Энцо и жмет на газ: милицейские сирены, на секунду приблизившись, снова отстают.
– Мы кого-то сбили?
– Никого.
– Но ведь был удар…
– Заткнешься ты или нет?
– А если там, на дороге, остался человек? И ему нужна помощь?..
– Если там был человек… То при такой скорости помощь ему уже не понадобится.
– Ты…
– Нет – это ты! Всё из-за тебя, откуда ты только взялся!.. Со мной ничего такого не происходило, покуда не появился ты!..
– Мы должны вернуться.
– Возвращайся, если хочешь.
Ангелы не убивают людей, вертится в голове Сардика, они не делают этого по определению: ангелам ведь запрещено вмешиваться в людские судьбы. Тогда кем было существо на дороге – мягкое и податливое? Вот если бы птицей! – Сардик готов пожертвовать даже щеглом с картины «Воркующий рыцарь», но вовремя вспоминает, что уже расправился с ним, полоснув ножом по птичьему горлу. Зачем он только сделал это, зачем?..
Существо на дороге – не птица.
И не собака: удар был слишком силен. От одного воспоминания о нем у Сардика бегут мурашки по телу.
– Мы должны вернуться, – снова и снова повторяет он.
– Пошел ты к черту, слизняк!..
Вот так: не слюнтяй, не трусишка, не жалкий неженка – слизняк. Мерзкая, студенистая масса; она дурно пахнет и лишена какого бы то ни было скелета, костяка. Невыразительный обмылок вместо лица, невыразительное тело, прикрытое джинсами и футболкой с надписями «sex behaviour». Кого ты хотел обмануть, слизняк? И кто изменит твою жизнь, если ты сам, дожив почти до тридцати, так и не изменил ее, полз по обочине, оставляя после себя водянистый, пузырящийся, зловонный
Нет.
…Все последующее произошло так быстро, что смогло уместиться между двумя ударами сердца, если допустить, что у слизняков бывает сердце. Сардик попытался перехватить руль, дернул его – к себе, на себя. Энцо не замедлил ход, разве что движение машины стало чуть более плавным, скользящим, вкрадчивым. Но и плавность оказалась обманчивой: сразу же за ней последовал резкий визг тормозов и еще один удар, гораздо более сокрушительный, чем первый.
И на Сардика обрушилась темнота.
… – Что же ты наделал, дурачок?! Мы ведь оторвались от них. Оторвались…
Голос знаком Сардику, хоть и пробивается сквозь толщу – то ли воды, то ли облаков – с максимально возможными искажениями. Голос принадлежит девушке, с которой он познакомился сегодня (или это было вчера?), на Невском. Девушку зовут Ёлка, она не идет, а парит над тротуарами, у нее стриженая голова и концептуальная буддистская косичка, подпрыгивающая в такт шагам. Девушка Ёлка чудо как хороша, это признают все – рамки сигнализаций в магазинах, индийские благовония, крутеишие тачки и даже непостижимый Жан Кокто. Девушка Ёлка всегда должна находиться в поле зрения Сардика, иначе ему будет плохо.
Иначе он не сможет дышать и умрет.
Сейчас он еще может дышать, но все равно – умирает.
Ведь боль, которая навалилась на Сардика, совершенно незнакома ему – в отличие от голоса, принадлежащего Ёлке. Эта боль – острая, невыносимая, разгорающаяся все ярче – идет снизу, разъедая кости, точнее – осколки костей. И только руки еще слушаются Сардика: ими он и отводит от лица вспучившийся шар подушки безопасности. Красные полосы на белой ткани смотрятся очень выразительно, Сардик даже залюбовался на секунду таким яростным, таким агрессивным кармином, а ведь это его собственная кровь!
– Что же ты наделал?..
– Все в порядке, не волнуйся. Все в порядке. Ничего не в порядке, боль поднимается все выше и выше, без труда захватывая новые участки тела, больше всего Сардику хочется кричать, вопить, плакать от боли, но он не сделает этого. Он не слизняк.
– Помоги мне…
– У меня не получится тебя вытащить. Ты слишком тяжелый.
Она не ангел. Просто девушка. Испуганная, только что пережившая аварию. Кажется, она не очень пострадала, несколько царапин на лице не в счет. И она, в отличие от Сардика, может двигаться.
– Откроешь мою дверь? – спрашивает он.
– Постараюсь. Если ее не заклинило…
Она может двигаться, какое счастье! Да нет, она отлично двигается: вся боль досталась Сардику, обойдя Ёлку стороной. Сардик находит в этом высшую справедливость:
любимые не должны страдать.
С дверью все тоже складывается как нельзя лучше: ее не заклинило, она болтается на одной петле, пропуская в салон ночной воздух – и никогда еще он не был таким влажным, таким желанным. Девушка Ёлка обхватывает Сардика за плечи, тянет на себя и тут же останавливается: