Быль и небыль. Русские народные сказки, легенды, притчи
Шрифт:
Получил царь японский письмецо, пишет ответ:
«Коли уж поженились – делать нечего: не разженишь. Приезжайте в таком разе в нашей столице жить».
А Ваня и сам не поехал, и жену не пустил.
«Коли хотите, – отвечает, – милости просим сюда, до нашего порога, к нашему пирогу. А нам и дома хорошо».
Обиделся японский царь и открыл Рассее войну.
Чудо-чудное
Жили
– Старик! Пустил бы ты морду в реку – не попадет ли какая рыбинка.
– Отчего не пустить? Можно.
Наутро, чуть только колокол к заутрене, побежал старик к морде. Смотрит, попала щука большая-пребольшая. Старик и обрадел.
– Нам со старухой завтра на обед да на ужин хороша еда будет.
Взял щуку, очистил и говорит:
– Вот, старуха, голову – на латку, а хвост – на другую, а середку – в рыбник.
Она все сделала, как хозяин велел.
Воротился старик от обедни и говорит:
– Ну, старуха, давай обедать. Неси латку с головой.
Старуха принесла. Старик побрел ложкой, раз глотнул, другой зачерпнул – одна уха, а рыбы нет. Что за притча?
– Старуха, слышь, старуха? А рыба-то где ж?
– А не знаю, – говорит старуха, – я не выбирала.
– Ну, тащи другую латку, с хвостом. Неужели ж и хвост пропал?
Старуха и другую латку притащила. Смотрят: и хвоста нет.
– Ну, старуха, неси уж и рыбник. Поглядим, чего осталось.
Она скорей рыбник на стол. Разломала корку – середки нет. Ушла щука.
Делать нечего. Старик корки пожевал, ушицы похлебал, а рыбы-то и не видел – какова была.
Обтер он усы-бороду, Богу помолился и говорит:
– Пойду-ка я, старуха, на люди – рассказывать, как'o чудо у нас случилось. Это слыханное ли дело, чтобы вареная щука из латки ушла? А уж из рабника, из-под аржаной корки, – такого дива и на веках не бывало!
Старуха говорит:
– Ступай, батюшка, ступай! Расскажи!
Вот пришел он то ли в Беричиво, то ли в Маркомусы, – глядит, – тоже старик со старухой сидят, обедают.
– Хлеб да соль, люди добрые!
– И тебе хлеба кушать, добрый человек. Заходи с дороги.
Сидят за столом, обедают – тут хозяева, тут гость, старик и рассказал про щуку-то.
– Вот, – говорит, – чудо какое: не у другого, не у третьего, в своем дому!
А хозяин ему отвечает:
– Это что! Вот со мной было – почудней твоей щуки. Погоди, я тебе расскажу, а ты послушай. Было это годов полста назад. Я еще молодой был. И вот оженили меня родители. Взяли женку из богатого дома. Хорошая родня попалась – тесть степенный, теща ласковая, а свояк разбитной.
Одна беда, – женка хоть красивая,
Вот один раз собрался я в лес за дровами, запрег лошадь, выехал за околицу. С полчала времени постоял, а потом и воротился потихоньку да и спрятался на дворе.
Как стемнело, слышу я, что моя хозяйка со своим дружком в избе гуляет.
Я скорей в избу. Только шагнул, женка ко мне навстречу.
– А, – говорит, – воротился? Подглядывать за мной вздумал?
Да как хлестнет меня плеткой:
– Был молодец, стань жеребец.
И стал я жеребцом.
Выпустили меня в поле. Я день хожу, и другой хожу… И раздумался: что же мне теперь делать-то? Дай-кось к себе на двор понаведаюсь, не помилует ли жена?
Только я в подворотню, а она тут как тут. Хлестнула меня плеткой, и стал жеребец кобелем.
Испугался я – мечусь по двору, а она за мной. Я под крыльцо, и она под крыльцо, я на сарай, и она на сарай. До той поры плеткой меня возила, покуда я на улицу не выскочил.
Тут она скорей подворотню заставила, и остался я на вольной воле.
Не успел дух перевести, набежали собаки и давай меня грызть-трепать. Охти-мнеченьки! Кое-как урвался я от собак, махнул в лес и по лесу бегу, бегу – сам не знаю, близко ли, далеко ли…
Есть мне нечего, истощал весь. Вижу падину, а есть не могу: ведь человеком был!
Смотрю, на одной поляне пастух ходит с коровами. Манит меня пастух к себе, а я не смею близко подойти.
«Бить, – думаю, – будет, дак опять беда».
Ну, да голод – не тетка. Слышу: пахнет жареным, и осмелел помаленьку. Поджал хвост, подошел поближе.
Пастух мне кусочек кинул. Я съел и гляжу, что дальше будет. А он и еще кинул, и еще… Я уж сыт стал, а пастух все кидает…
– Ах ты! – говорит. – Надо на деревню бежать, хоть хлебца еще принесть.
Побег он на деревню, а я около стада хожу, присматриваю.
Воротился пастух, опять мне дает, да я-то уж не беру, потому шкура-то у меня собачья, а сметка человечья. Слыхал я от старых людей: много наешься с голоду, дак пропадешь совсем.
Вот солнышко не рано встало, и пошли мы с пастухом коров собирать. Собрали и гоним. Он себе идет да посвистывает, а я гоню и гоню. Пригнали в деревню весь скот. Пастух пошел ужинать и меня с собой берет. Заходит он в избу, а я не смею идти – повалился под порог, лег на веник и гляжу, не бранятся ли хозяева, зачем собаку пастух привел. Вижу – нет, не бранятся… Я кой-как ползунком, ползунком и – под лавочку.
«Вот, – думаю, – сидел за столом, да в переднем углу, да на лавочке, и за честь не считал, а нынче и под лавочкой лежу, дрожмя дрожу: не прогнали бы, не прогневались бы!»