Былинка в поле
Шрифт:
Договорятся или нет - дело другое, но, коли у тебя девка невеста, стулья должны стоять на подобающем месте.
Максим Отчев взглянул на меньших дочерей, и они все трое потянули с полатей шубы и, одеваясь на ходу, кинулись в сени. Вслед за ними ушел и Острецов, догадливостью своей возвысив себя в глазах сельчан.
Егор копотно долго усаживался, как старый петух на нашесте, и, закатывая глаза под лоб, все еще примеривался взглядом, точно ли над ним потолочная матка.
– Испить бы водицы, - попросил он.
"Тетёра полусонная!
–
Егор нехотя выцедил сквозь зубы полковша ледяной воды и опять беспомощно закатил глаза под лоб. На бороде засверкали капли.
"Иль боится, что потолок упадет на него? И что он там разглядывает, торопыга? Батюшки, да он опузырится, все ведро допьет!" - про себя гневалась Фиена.
– Морозы жмут и жмут, аж пятки трещат, - сказал Максим, завертывая вторую цигарку, хотя от первой дым еще витал вокруг усов.
– И не приведи бог!
– затараторила Фиена.
– Ночито длиннущие. Мы с Егор Данилычем сон видали: наш овес вашу пшеничку увез.
"Никогда я с нею не спал вместе, и сон такой дурацкий не снился мне", думал Егор, с осуждающей опаской поглядывая на сноху своего брата.
– Без мужа-та какие сны не приснятся, - встряла в разговор Катя, мать невесты, улыбаясь умными карими глазами.
– А еще вижу луга, трава по пояс.
– Фиена вскочила, провела ребром ладони по тугому животу своему, - А в этом лугу паслись баран да ярочка. Баран-то наш, а ярочка ваша. И вдруг батюшка Кузьма Даннлыч из-за горы идет, а наспроть его на пригорок всходит Максим Се.мионович в макласеевой поддевке.
Отчев засмеялся, и в усах его рыбкой взблеснули розные зубы.
– А ведь я не помню, чтобы ходил по лугам в зпмнепуток.
– Во сне это!
– замахала на него руками Катя.
– Поманил ты ярочку к себе, а батюшка к себе, ц пошла она вместе с барашком за Кузьмой Данилычем.
– Плохая овца, ножа просит, - смеясь, сказал Отчев.
Егор бухнул, как в бочку:
– Отдадите дочь за племянника моего Автонома али нет?
– Что вы, господь с вами, - пожала плечами Катя, удивляясь несказанно.
– Ей и года-то не вышли.
– Это не закавычка!
– развеселился Егор, по простосердечности веря, что задержка за годами.
– К архиерею за разрешением зальюсь. Только скажите, какая кладка задумана вашим домом?
– Архиереев нынче нет. Волисполком - вот архиерей. Так что торопиться некуда, - четко сказал Отчев.
– Ваш тоже не вышел пз годов, пусть погуляет. Опять же возьми в толк: наша жизнь на распутье. Ньппе сват - родня, завтра - размежуют несоединимо. Подождать надо, пусть утрясется, повыпрямится. жпзня.
– На тот мясоед поговорим, - смягчила ответ мужа Катя.
– Зачем ждать? Глупость натворят. Народ нынче пошел ненадежный, не то что мы с тобой, Максим Семионович.
– Я на свою дочь надеюсь. Если ваш ослушник рвет недоуздок, то и жените попроворнее. Ставьте
Бот вам мой совет.
– Без пригляду только муравьи плодятся, Максим Семионович.
"Огнем горю с таким подсобилой. Ну хоть бы краспобаил круглыми словами, как тот дурак: колесо, бочка, арбуз. Покойный дядя по недогляду пошел сватать в подштанниках, не видных под зипуном. Распахнулись полы, а ехидный старичок ему: где такую матерью на штаны брал?
На базаре, тута не все, еще в сундуке три аршина спрятаны. Уж молчал бы Егор Данилыч", - думала Фиена.
– Господи, ну чего ты брякнул, Егор Данплыч?
– вступилась она.
– Любит наш Автоном вашу Марьку до потери аж сознания. И нет лучше и честнее ее кругом. Уж такая смирная, уважительная. А хозяева-то наши справные - две рабочие лошади да стригунок, две коровы, хлеба сусеки внакат. Есть чего поесть-попить.
– Хозяйственные нынче не в цене, - отмела Фпенины доводы Катя.
– Кто в рямок одет, веревкой подпоясан, тот и хорош.
– Времена новые у ворот стоят. Косятся люди на тех, кто работников поднанимает; Прицеливаются, как бы оглушить. По какой дороге идти думаете?
– допытывался Отчев.
– Чуть качнетесь в сторону - окулачитесь.
– Дорога одна для всех на роду написана: жить ладом в достатке, детей рожать, в люди выводить, - ответила Фиена, с легкостью входя в роль доброхотной матушки.
– Нет, Фиена Карповна, те времена уплыли.
– Скотину легко поубавить. Зарежем на свадьбу корову - вот и сразу в разряд зажиточных бедняков. Пусть классуют, не страшно, - сказал Егор.
– А жених - не в поле обсевок. Культурой пропитан.
Максим нахмурил русые брови, потер белый лоб.
– Не отдам. Пусть на бадажок, да на чужой бережок.
Ешь собака, да нездешняя.
Егор надул кирпично-красные щеки, встал.
– За кобелей нас считаешь?
Фиена вскочила, разлопушилась, фыркая.
– Так-то вы встречаете честных сватов?!
Вышли не простившись.
– Прогадаешь!
– кричала в сенях Фиена.
– Жениху нигде ворота не заказаны, торкнемся. Найдутся, суперечить не станут. Подумаешь, невеста! Нынче не в цене богобоязненные-то! Нынче бойкие в моду входят!
– Желаем вам изловить соколицу-разбойницу.
Через полчаса Отчев собрал всю родню на думу. Уселись по лавкам, а Марька в горнице завязала уши платком, а под платок натолкала шерсть, чтобы, упаси бог, не услышать речи старших. Всю-то свою недолгую жизнь она остерегалась сделать что-нибудь не так, хотя робкой вроде и не была. Как-то раз нашла на дороге кошелек, подняла над головой и забежала в Хлебовку, возвещая звонко:
"Чей гаманок?" Может, с того побаиваться стала, что пятилетняя верховодила двумя сестрами да Тимкой Цевневым в страдную пору, когда родители в поле убирали хлеба: подвесила курносый рукомойник на бороний зуб в деревянной стене дома, развела костернк - кашу варить.