Былое и думы собаки Диты
Шрифт:
Федя и Берта очень обрадовались, увидев Па:
— Ты приехал? Как замечательно! Как дела в Пушкино? Как поживает твоя жена?
— Да она внизу, в машине.
— Что же ты ее там оставил? Зови немедленно сюда!
— Да она там с дочкой…
— Вы и с дочкой приехали? Так вы все втроем?
— Да нет, с нами еще сестра с племянницей. Мы мимо ехали…
Федя и Берта оказались на редкость мужественными людьми, да это и неудивительно — через них уже прошла целая когорта Аниных родственников. Узнав, что нас всего пятеро, они вздохнули с облегчением и вручили нам ключ от своей пустующей комнаты в доме
— Спасибо! Спасибо! Нам ничего не надо, только переночевать пару дней, — пятился обрадованный капитан.
Капитану требовался отдых, и он спал на царском ложе, на раскладушке. На половине одеяла лежал, другой половиной прикрывался. Имел подушку.
Штурман (по болезни!) спал на постели второй категории — на кровати с голыми досками. Центральную часть тела (вдоль) прикрывал найденным в комнате мешком из-под картошки (чистым), а периферийные участки — кофтой и курткой. Укрытие ночью постоянно расползалось и для поддержания минимальных температурных условий жизни регулировалось вручную и вножную. После трех ночей тело штурмана в сечении приобрело форму равнобедренного треугольника.
Ученый секретарь, как и боцман, спали в третьей категории — на полу, на надувных матрасах под спальным мешком.
Коку, конечно, спальника не хватало, и он «на спине лежал, животом прикрывался». На следующий день кок обнаружил в углу комнаты пляжную подстилку — радости не было предела!
Утром первым делом проверили, не помялся ли Алонькин брючный костюм. Ученый секретарь очень им гордился — таких в Москве наперечет! Теперь предстояло покорение Риги.
Ах, как все здорово! И старая Рига, и взморье, и этнографический музей под открытым небом, и кафе…
Вот только в первый же день встретили штук пятнадцать Аллочкиных костюмов! Потом считать перестали…
С рассветом капитан погрузил раскладушку и матрасы на головы экипажа, и Штеер тронулся в путь. Завезли «спальные места» Феде и Берте, поплутали немножко по Риге и наконец выехали на большую дорогу.
100-й км. Прокололи шину. Едем дальше без запасного колеса. Надеемся на капитана, а он — на Смоленск и поэтому рвет туда без остановки до самого вечера, несмотря ни на какие мольбы путешественников.
Ура! Смоленск! Кемпинг!
Большое объявление: «Мест нет».
Ссылаясь на больную жену и двоих детей, Па вымаливает места, но с подселением в разные домики. Утром едем в город. Увы! Камер в магазинах нет. Заходим в великолепный Смоленский собор, восхищаемся и выходим. Около Штеера, как всегда, толпа любопытных. Загружаемся в унынии. Предстоящая дорога без запаски нас пугает.
Вдруг к собору подъезжает машина, и из нее машет руками Минштенькина приятельница Элла, с которой они вместе работают.
Нарядные и элегантные, в белых костюмах, Элла и ее муж выходят из своей белой «Волги», где на заднем сиденье лежат только небрежно брошенные свежие газеты, и с удивлением наблюдают, как из приземистого Штееруши, забитого узлами и чемоданами, высыпаются и высыпаются один за другим пять человек — целый табор!
Костюмы
Но пассажиры «Волги», люди воспитанные, быстро приходят в себя и начинают хлопотать, вытаскивая свою — тоже последнюю — камеру. Они тоже возвращаются в Москву, но попозже и обещают внимательно следить за дорогой и подобрать нас, если Штеер заупрямится и встанет.
Да здравствуют люди добрые!
Марш на восток продолжается.
Двести один километр до Москвы. Мы поем русские народные песни. В машине появляется запах гари. Капитан принюхивается, останавливает машину и видит, что с заднего сиденья валит дым.
Экипаж в панике покидает горящий салон. Капитан бросается в салон. И что же? Почти непосредственно под ученым секретарем лежит на сиденье тлеющая сигарета. О Боже! Подстилка прогорела, в Тарином спальнике под ней — дыра!
Расследование показало, что капитан неудачно выбросил из окна сигарету и ее затянуло обратно в салон, в Штееруше ведь с каждой стороны только по одному окну. Как эта сигарета ухитрилась так ювелирно приземлиться и никого не задеть? Ведь там, на заднем сиденье, одних рук и ног по шесть штук, не считая всего остального!
Преступную сигарету капитан тут же сунул обратно в рот и докурил — не пропадать же добру! — а боцман с нескрываемым чувством глубокого удовлетворения сказал:
— Хорошо, что не подо мной!
Следующая остановка была Москва! Лето кончилось…
Той осенью…
Когда они, пропахшие лесом, такие веселые, вернулись домой, Ма и Рыжуша выложили перед Ба свои трофеи — связку вяленых рыбок, тугой мешочек сухих белых грибов и несколько банок соленых грибов. Рыжуша ходила за Ба и захлебывалась словами. Она хотела рассказать все сразу, и у нее все смешалось: и рыбалка, и Леля, и пожар в машине, и Пушкин в ссылке и даже приезд к нему в Михайловское школьного товарища.
— Погоди, погоди, — остановила ее Ба. — Что-то я ничего не понимаю. Можно подумать, что Пушкин тоже был с вами на турбазе.
— Что ты, Ба! — возмутилась Рыжуша. — Ведь он же был дворянин! Их же сейчас не бывает!
— Как это не бывает? — повернулся к ней Па. — Вот, например, Валентин Валентинович — потомственный дворянин. Его прадед участвовал в восстании декабристов.
— Интересно! А ты мне ничего не рассказывал! — Ма широко раскрыла глаза. — Я чувствовала, чувствовала! Я тебе говорила!
— А отец Валентина Валентиновича был полковником царской армии, — продолжал Па.
— Царской? — с ужасом переспросила Рыжуша.
— Царской, царской! — передразнил ее Па. — Между прочим, во время еврейского погрома этот царский полковник укрыл евреев в своем доме, а сам вышел к погромщикам с револьвером в руке. Книжки надо читать хорошие, а не муру всякую из школьной библиотеки.
Ба тяжело, со значением вздохнула и поджала губы. Я встала и тоже вздохнула, только, наоборот, с облегчением: все вернулись, все вернулось на свое место. Жизнь продолжается.