Быт русской армии XVIII - начала XX века
Шрифт:
Неудивительно, что при подобном доверии к ротным командирам и при подобном способе поверки суммы все находились в наличности; но удивительно и странно то, что у всякого ротного командира оказывались еще излишние деньги, рублей восемьдесят, сто и даже более; нужно полагать, что это была благоразумная экономия.
Когда поверяли 3-ю роту, полковник подозвал меня, велел пересчитать и проверить по ведомости деньги, выдал на расход триста рублей серебром и затем передал мой ящик и деньги казначею.
По окончании всей поверки полковник потребовал командира 3-й роты.
— Сбруев, — сказался, — извольте сдать роту на законном основании капитану Л***; у вас в роте много
Поручик поклонился.
— Мое почтение, господа, — сказал полковник, обращаясь к обществу, и шаркнул ногой.
Все поклонились молча и гурьбой высыпали на улицу.
— Когда вы думаете приступить к приемке? — вкрадчивым голосом спросил Сбруев, когда мы вышли из избы.
— Это будет совершенно зависеть от вас, — сказал я. — Если у вас все готово к сдаче, то хоть завтра.
— К чему такая поспешность, капитан? Знаете русскую поговорку: «Поспешишь — людей насмешишь»? У меня еще бумаги не готовы.
— Когда же они будут готовы у вас?
— Недельки через две; кстати, тут и месяц кончится, а то как же я книги закончу?
— Как, через две недели? Сегодня будет в приказе.
— Приказ — это последнее дело; вам же легче будет принимать, когда я все закончу и приведу в порядок; к тому же я более двадцати дней в этом месяце продовольствовал роту, так я выписку составлю[53], а то вы, пожалуй, чего доброго и собьетесь в моих счетах и записях.
— Помилуйте, ведь через неделю полк выступает в поход, так неужели мне на походе роту принимать прикажете?
— Приказывать не смею, но посоветовать считаю за долг; на походе исподволь попривыкнете к людям — там суеты меньше; так, не суетясь да не торопясь, все вещи по описям примете, пересмотрите хорошенько.
— Но как же я смею это сделать, когда мне приказано принять роту немедленно на законном основании?
— Мало ли что приказано; ну, если боитесь, сходите к полковому командиру, объясните ему, что у меня бумаги не готовы; поверьте, я говорю и советую это для вашей же пользы, чтоб вам до первого числа позволили командовать только по наружной части; к первому же числу я все исправлю, все чисто, до единой нитки сдам.
— Пожалуй; не в моих правилах стеснять кого-нибудь, и если это вам необходимо, то я готов просить полковника.
— Ну, а если он не согласится? — вопросительно взглянув на меня, заметил Сбруев.
— Согласится, я почти в этом уверен, — утвердительно отвечал я, зная доброту и снисходительность полковника.
— Ну, так идите же, — сказал Сбруев, — а я подожду вас здесь.
— Не лучше ли нам идти вместе?
— Ловко ли будет?
— Я думаю, ловче, чем одному идти.
— Пожалуй, пойдем.
Мы пошли.
Я объяснил командиру причину, по которой не могу принять роту тотчас же; Сбруев подтвердил мои слова, и полковник, как я и ожидал, разрешил мне командовать ротой до первого числа только по наружной части; когда же мы выходили из избы, он отвел меня в сторону и сказал:
— Повторяю вам, будьте осторожней и осмотрительней при приемке.
Возвратясь домой, я поспешил раздеться и лечь, думая хоть во сне отдохнуть немного и забыть разнообразные впечатления дня; но сон давил меня тяжелым кошмаром. Только я закрывал глаза, смутные мысли мои начинали рисоваться поразительными картинами; я видел худого, бледного солдата, а тайный голос твердил мне: «Вот она, благоразумная экономия»[54]. «Безгрешные доходы»[55] представлялись
Наутро я принял 3-ю мушкетерскую роту под свое начальство по наружной части.
III
Пять лет спустя по приеме роты я вступил с нею в поход. Люди, привычные к походу, шли бодро и весело; тридцати-, а иногда сорокаверстные переходы мало их утомляли. Сбруев ехал квартирьером пред моей ротой и распоряжался приготовлением пищи.
Прошла неделя похода, а благоразумными распоряжениями Сбруева рота всего два дня продовольствовалась из котла, остальное же время состояла на иждивении жителей. Подобное радушие со стороны поселян, чрез владения которых прошла уже не одна тысяча войск, стягивающихся к Севастополю, чрезвычайно меня удивляло, тем более что положение некоторых было крайне бедственное. Приближалось 1-е число следующего месяца; 30-го была дневка. Сбруев засел за работу и усердно занялся составлением так называемой выписки.
— Чем это вы так усердно занимаетесь? — спросил я, видя, что пот ручьями струился по его лицу, а пальцы не переставали работать на счетах. — Не нужно ли помочь вам?
— Нет, благодарю, сам покончу; в этом деле надо иметь много соображений.
— Какие тут соображения — ведь вы выписку составляете?
— Да.
— Ну так что же? Не понимаю, зачем сами хлопочете: приказали бы писарю выписать расход из книги артельщика, которая вами ежедневно проверяется, просмотрели бы только эту выписку — вот и вся недолга.
— Что?! — закричал Сбруев удушающим смехом. — Эдак будете составлять, так и по миру пойдете; эдак, пожалуй, всякий мальчишка составит; нет, батенька, тут надо иметь бездну соображений, чтоб самому впросак не попасть да и других не подкатить.
— Что это значит? Я уж тут ровно ничего не понимаю.
— А вот поймете. Чрез полчаса соберутся сюда все ротные командиры батальона для совещания, так вот и увидите да и поучитесь.
В самом деле, не более как чрез полчаса времени собрались все ротные командиры.
— Ну что, Семен Лукьяныч? — спросил Сбруева командир 1-й роты. — Почем нынешний месяц говядинку-то покупали?
— Дорого, канальство! — серьезно ответил Сбруев. — По четыре рубля восьми гривен за пуд платил.
— А у меня по четыре с полтиной выставлено, — с сожалением заметил тот же командир. — Ну да не беда, разница невелика, сойдет, быть может.
— Конечно, сойдет; а вы, господа, почем показали? — сказал Сбруев, обращаясь к другим присутствующим. — Ты, Творжицкий, вероятно, дороже хватил?