Бытие и сознание
Шрифт:
Еще И. М. Сеченов, различая уровни регуляции движения, особо выделял те, в которых связь двигательной части с сигнальной осуществляется «через психику» [ [260] . Современный исследователь «построения движений» – Н. А. Бернштейн – выделяет разные их уровни, начиная с таких, которые у высших позвоночных отошли в удел вегетативных отправлений (как, например, перистальтические движения кишечника и т. п.); за ними следует уровень спинных рефлексов. «Еще выше, – пишет он, – мы вступаем в область движений с более сложной биологической мотивировкой и с афферентацией, синтетически включающей как телерецепцию, так и индивидуальные мнестические компоненты – в область подлинной психо-физиологии» [ [261] . Далее следуют «специфически человеческие координации, мотивы, возникновение которых уже никак нельзя свести к чисто биологической причинности, в первую очередь координации речи и письма и предметных трудовых действий с их социально психологической обусловленностью» [ [262] . Особо в этой иерархии уровней построения движений справедливо выделяется уровень действий.
260
См. Сеченов И. М. Физиология нервных центров. – М., 1952. – С. 33.
261
Бернштейн H. А. О построении
262
Там же.
С точки зрения психологической обусловленности мы бы разделили все акты сперва на три большие группы: 1) группу двигательных актов, регуляция которых совершается только в физиологическом плане [263] ; 2) группу движений, регулируемых ощущениями, т. е., точнее, ощущаемыми раздражителями как сигналами без того, чтобы эти раздражители выступали как объекты, а ощущения – как образы их; 3) группу движений, действий, когда реакция на раздражитель переходит в действие с предметом как объектом. Этот переход совершается, когда мир как совокупность раздражителей, воздействующих на органы чувств, выступает как совокупность отраженных в ощущениях, восприятиях и т. д. объектов и объективных обстоятельств или условий [264] . Связанный с этим переход от реакции на раздражитель к действию с объектом знаменует собой тот «скачок» в развитии движений, которым открывается вся бесконечная перспектива развития человека как субъекта, как существа, способного и тем самым призванного изменять мир – природу и общество.
263
И. М. Сеченов говорил, что здесь действует «нечто», выполняющее по отношению к движению ту же сигнальную функцию, которую обычно выполняет ощущение (Физиология нервных центров. – М., 1952. – С. 22).
264
Характеризуя уровень действий, Н. А. Бернштейн (О построении движений. – М., 1947) отмечает «характерное для психологической иерархии уровней постепенное возрастание их объективации, направленности на активное, изменяющее мир взаимодействие с последним» (с. 121). Характеризуя движения уровня пространственного поля, ориентирующиеся не на предмет в его качественной характеристике, а на перемещение в пространстве, которое Н. А. Бернштейн считает движением более низкого уровня, предшествующего предметным действиям, он отмечает более синтетически обобщенный и, главное, объективированный характер их афферентации по сравнению с движениями более низких уровней. Движения этого уровня имеют целевой характер: они ведут откуда-то, куда-то и зачем-то (с. 83); они «экстравертированы, обращены на внешний мир» (с. 84). «Самый замечательный по резкому отличию от афферентации предыдущего уровня признак пространственного поля – это его объективированность» (с. 82). «Этими свойствами пространственного поля как ведущей афферентации определяются и основные характеристики управляемых им движений» (с. 83). Нам представляется сомнительным отнесение Н. А. Бернштейном движений «пространственного поля», осуществляемых по отношению к абстрактному пространству, к уровню более низкому, предшествующему предметным действиям. Для конкретной иллюстрации своих уровней Н. А. Бернштейн приводит данные, полученные А. Н. Леонтьевым и его сотрудниками (см.: Леонтьев А. Н. Психологическое исследование движений после ранения руки // Ученые записки МГУ. – 1945. – Вып. 90). При задании: «сними с крючка кепку» или другой повешенный на нем предмет, у больного с нарушенными движениями амплитуда подъема руки оказывается в среднем на десяток сантиметров больше, чем при задании коснуться пальцем высоко расположенной точки на листе бумаги. По этим данным, движение в пространственном поле оказывается труднее выполнимым, чем предметное действие. Это плохо вяжется с представлением о движениях пространственного поля как более элементарных, чем предметные действия. Эти данные скорей говорят в пользу предположения о том, что движения, осуществляемые по отношению к «абстрактному» пространству, представляют собой более высокий уровень, чем действия с предметом. Поэтому их выполнение оказывается более трудным для больных и удается им в меньшей мере. Их афферентация предполагает дальнейшую по сравнению с предметными действиями генерализацию и абстракцию. Поэтому они включают ту «объективированность», которая закономерно связана с вышеотмеченным переходом от простой реакции на раздражитель к действию с предметом, с вещью как объектом.
Действия, выступая в виде движений, вместе с тем и отличаются от этих последних, поскольку одно и то же действие может быть выполнено посредством разных движений. Предметное действие есть, по существу, движение генерализованное – по его отношению к предмету и тем изменениям, которые вносятся в него движением (скажем, руки). Это положение означает не то, что сторонний наблюдатель может, таким образом, соотнести действие и движение, осуществляемые другим лицом; это положение означает, что генерализация отношения к предмету и изменений, производимых в нем этим движением, является необходимой предпосылкой возникновения самого действия, что оно входит необходимым компонентом в его афферентацию. Это положение, выступающее сперва в отношении чувственно данного предмета, естественно и закономерно влечет за собой его дальнейшее распространение на весь ряд обобщений, к которым приходит человеческое познание, вплоть до общественно значимых идей, мобилизующих людей в их общественной деятельности. Все они являются не просто схемами, посредством которых сторонний наблюдатель может извне классифицировать чужие действия, а включаются в афферентацию самих этих действий; анализ, синтез, обобщение, которые к ним приводят, являются прямым продолжением чувственного анализа, синтеза, дифференциации и генерализации, посредством которых осуществляется построение всякого движения в коре как органе чувствительности, как органе аналитико-синтетической деятельности; все они тоже участвуют – на высшем уровне – в выработке тех комбинаций раздражений и торможений, которые затем, говоря словами И. П. Павлова, уже готовые, направляются в исполнительский отдел; в качестве аналитико-синтетической познавательной части человеческой деятельности они определяют ее исполнительскую часть.
Исследования Хэда, Гольдштейна, Гельба и других [265] на большом патологическом материале убедительно показали, как нарушение отвлеченного словесного мышления приводит к нарушению произвольного действия, совершаемого по определенному плану в соответствии с абстрактно формулированной целью. При нарушении абстрактного словесного мышления все поведение спускается на низший уровень непроизвольных действий, непосредственно определяемых ситуацией, и уже сложившихся автоматизмов. Эти патологические случаи представляют собой как бы естественный эксперимент – жестокий, но поучительный, доказывающий роль мышления и его образований в регуляции действий человека.
265
См.: Gоldstein K. und Gelb A. Psychologische Analyse hirnpathologischer Falle, 1920; Head. Aphasia und Kindred Disorders of Speech, vol. I, II. Cambridge, 1926. См. также сб.: «Новое в учении об апраксии, агнозии и афазии». – М., 1934 (особенно статью М. Б. Кроля «Старое и новое в учении об апраксии»); Лурия А. Р. Травматическая афазия. – М., 1947. – Раздел Б «Исследование праксиса». – С. 188—196; Critchley. Parential Lob. – London, 1953.
Роль познавательных (гностических)
При этом уже элементарное действие с предметом регулируется не просто непосредственно, чувственно данными свойствами этого предмета как материальной вещи – его величиной, сопротивляемостью давлению и т. п., а теми его свойствами, выявляемыми практикой действия и познания, которые существенны для него как объекта (и орудия) человеческой деятельности. Таким образом, уже в афферентации простых предметных действий выступает их «смысловой характер».
Далее формируются такие смысловые действия, как акты речи и письма, т. е. двигательные акты, регулируемые объективируемым в слове мыслительным содержанием, возникающим в результате анализа, синтеза обобщения эмпирических чувственных данных.
Характеризуя теорию «автоматизма» (т. е. механистически понимаемого детерминизма), Джемс писал, что, согласно этой теории, зная в совершенстве нервную систему Шекспира и все воздействия на нее со стороны окружающей среды, можно было бы полностью объяснить, «почему в известный период его жизни его рука начертила какими-то неразборчивыми мелкими черными значками известное число листов, которые мы для краткости называем рукописью „Гамлета“. Мы могли бы объяснить причину каждой помарки и переделки, мы все бы это поняли, не предполагая при этом в голове Шекспира решительно никакого сознания». На самом деле объяснить создание «Гамлета» исходя из движений, посредством которых был начертан Шекспиром текст его трагедии, это безнадежная и бессмысленная затея, если исходить при этом из предположения, что движения, посредством которых выводятся буквы, составляющие текст «Гамлета», регулируются, «афферентируются» мышечной кинестезией пишущей руки, безотносительно к самому смысловому содержанию «Гамлета». Такое представление об афферентации движений, посредством которых осуществляется письмо, не соответствует действительности. Осуществление одного и того же движения, например кругового, посредством которого осуществляется начертание буквы «о», регулируется другой афферентацией, чем круговое движение, посредством которого, с одной стороны, художник, с другой – геометр чертят круг [266] . В каждом из этих случаев построение движения требует и предполагает абстракцию и генерализацию других свойств и отношений как афферентирующих эти движения моментов: в случае письма ведущими вафферентации движений, которыми они осуществляются, являются фонематические обобщения, подчиненные смысловым соотношениям. Таким образом, смысловое содержание «Гамлета» само участвовало в афферентации тех движений, посредством которых Шекспир начертал текст своего бессмертного произведения. Нельзя вывести объяснение смыслового содержания «Гамлета» из движений, посредством которых был начертан буквенный состав его текста, самих по себе.
266
«В случае круга, изображаемого преподавателем математики на доске, – замечает Н. А. Бернштейн, – ведущим моментом является не столько воспроизведение геометрической формы круга (как было бы, если бы на кафедре вместо учителя математики находился учитель рисования), сколько полуусловное изображение соотношения рисуемой окружности с другими элементами математического чертежа. Искажение правильной формы круга не нарушит замысла лектора и не возбудит в его моторике никаких коррекционных импульсов, которые, наоборот, немедленно возникли бы в этой же ситуации у учителя рисования» (Бернштейн Н. А. О построении движений. – М., 1947. – С. 35—36).
Взятые только в своей внешней, исполнительской части, обособленно от афферентирующей их чувственной, вообще познавательной, регуляторной их части, движения, образующие человеческую деятельность, вообще, не допускают детерминистического, причинного объяснения. Помимо смыслового содержания «Гамлета» неосуществима сама совокупность движений, посредством которых его текст был начертан Шекспиром. Замысливание «Гамлета» включалось в «афферентацию» движений, посредством которых был начертан его текст. Развертывание смыслового содержания «Гамлета» и начертание его текста составляют «афферентационную» и исполнительскую часть единого процесса. [267]
267
Куда ведет и что в общем плане означает точка зрения изложенной Джемсом теории автоматизма, достаточно отчетливо выступает из дальнейших рассуждений автора. Вслед за цитированными выше словами об объяснении «Гамлета», «каждой помарки и переделки» в нем Джемс пишет: «Подобным же образом теория автоматизма утверждает, что мы могли бы написать подробнейшую биографию тех 200 фунтов, или около того, тепловатой массы организованного вещества, которая называлась Мартин Лютер, не предполагая, что она когда-нибудь что-либо ощущала. Но, с другой стороны, ничто не мешало бы нам дать столь же подробный отчет о душевной жизни Лютера или Шекспира, такой отчет, в котором нашел бы место каждый проблеск их мысли и чувства. Тогда душевная жизнь человека представилась бы нам протекающей рядом с телесной, причем каждому моменту одной соответствовал бы известный момент в другой, но между тем и другим не было бы никакого взаимодействия».
Как ни велика роль таких актов, как речь и письмо, в деятельности человека, их одних еще недостаточно для понимания собственно человеческого поведения. Для понимания поведения в том специфическом смысле, которое это слово имеет на русском языке, надо еще из действий выделить поступки. Поступком является действие, поскольку оно выражает осуществляемое посредством вещей отношение человека к человеку, к другим людям. Для поступка существенным и определяющим служит это последнее. Поступок возникает из действия в результате специфической генерализации; он предполагает генерализацию действия по его отношению к человеку и эффекту, который это действие производит не на вещь как таковую, а на человека: одно и то же действие может поэтому в разных условиях, в различных системах человеческих отношений означать совсем разные поступки, так же как разные по своему вещному эффекту действия – один и тот же поступок.
Дело вообще обстоит совсем не так, что действия могут совершаться как внешние исполнительские акты, следуя своей собственной закономерности, никак не включая никакой психической, в частности познавательной деятельности, а эта последняя либо вклинивается в ход материальной деятельности людей извне, неизбежно нарушая ее собственную, присущую ей закономерность, либо сама вовсе выпадает из ее закономерного хода. На самом деле оба эти альтернативные предположения неверны; деятельность людей, их поведение выступают в своей закономерности, лишь когда их исполнительская и афферентирующая, познавательная, составная часть берутся в единстве.