Бывальщина пограничника Гривы
Шрифт:
Тут же, за черной кучей антрацита и познакомились. Бродяжка назвал себя смешным именем — Лека, а Гордея перекрестил в Жоржа. Лека чистосердечно учил его, что делать, когда прибудет пассажирский поезд.
— Сразу не подбегай к вагону, — приказывал Лека, — а подбеги тогда, когда паровоз на отходе подаст гудок. Ты цепляйся за железные перильца подножки, а я майну…
Он показал изгвазданной рукой на
Когда наступили сумерки, подошел пассажирский поезд. Терпеливо поджидали путешественники отходного гудка. И, как только он быком заревел где–то впереди, прытью бросились к освещенному вагону. Гордей уцепился дрожащими руками за поручни, а Лека исчез под настилом вагона.
Может быть, Гордей и доехал бы без приключений до края родной земли, если бы в дороге поезд не догнал сильный ливень. Косые колючие струи полоскали его, как хотели. Молния выхватывала из темени мигающие телефонные столбы и, казалось, скакала рядом с вагонами. Гордей, зная, что в грозу опасно держаться за металлические предметы, отпустил поручни, просунул голову между деревянными ступеньками и, повернувшись ягодицами в поле, мчал таким образом в неизведанную даль. Паровоз искрился, словно одалживался у молнии огнем, кричал гудком в ночь.
Но вот поезд протарахтел на стрелках, притормозил ход, остановился на каком–то людном вокзале. И тут, словно из–под земли, перед Гордеем возник Лека. Он был сухоньким и довольным. Хлопнув Гордая по задубелым плечам, приказал:
— Валяй в обрезки!
— Какие-е об–рез–ки? — не попадая зуб на зуб, спросил Гордей.
— Под вагоном есть ящик с ветошью. Лезь, говорю!
Ну, ветошь, так ветошь, лишь бы тепло. Грива залез, укутался мягкими обрезками и заснул. А тем временем поезд мчал дальше, приближаясь к пограничной станции Каменец — Подольский. Лека крепко держался на ступенях вагона. Ему повезло — ливень прекратился, угомонились молнии.
Однако мальчишки до самой станции не доехали. Перед Каменец — Подольским пограничники проверяли у пассажиров документы. Об этом хорошо знал Лека. На коротенькой остановке он быстро вытащил Гордея из тепленького гнезда, незаметно отвел через желтеющую рожь на дорогу. И правильно сделал. Потому что оба имели такой странный вид, что и неопытный пограничник безошибочно определил бы, с кем имеет дело. Особенно броской была внешность Гривы. Родная мать и та, наверное, не узнала бы его. С крашенной кепки ему на лицо потекли синие волнистые полосы, какие можно видеть на размокших афишах. Старенький хлопчатобумажный пиджачок наершился промасленными волокнами обрезков. Заплата на колене непослушно обвисла, оголив поцарапанную кожу. И торба стала такою скользкой, вроде ее кто–то намылил.
Есть нечего. Молча идут Лека з Гордеем до какого–то села, что виднеется вдали. Тоскуют неимоверно. Еще шаг, еще два, еще полкилометра дороги сзади. И — какая счастливая неожиданность! У Гордея под ногами заблестело… серебряных полрубля! С рабочим–кузнецом, который молотом гатит по наковальне, аж искры снопом встают. Около его ног лежат уже готовые плуг и серп, а рядом число: «1924». Грива
И сразу возникла проблема: как же поделить полрубля?
— Ты куда едешь, Лека? — спрашивает Гордей.
— В Аршаву. Разве я тебе не говорил в Белой Церкви?
— Я забыл. Но зачем? Это же не у нас, а… там… за границей… в Польше?! — сказал Грива и сам испугался своих слов.
— Фью-ю, — свистнул Лека, потом плюнул сквозь зубы. — В Аршаве, башка твоя, все живут по–пански. И я хочу быть паном.
— Ну и будь, — рассержено буркнул Грива, — но…
— Никаких «но», — передразнил Лека, — ты станешь на границу и тогда меня не пустишь?
— Не пущу, Лека!
— Вот и товарищ! Отдай полтинник. Ты ужо, считай, пограничник. Отряд — вот рядом. И шамать по горло будет. Даешь?
Подумал Грива, подумал и, несмотря на серебряного кузнеца в серебренном фартуке, протянул полтинник Леке.
На этом временные друзья разошлись в разны стороны.
Где–то в полдень Гордей Грива с нетерпение топал перед зеленой оградой, рядом с которой стоял под грибком дежурный, только грибок был не красный, как в Белой Церкви, а зеленый. И сам дежурный имел на себе много ярко–зеленого цвета — фуражку, петлицы.
Назвав имя и фамилию брата, Гордей пошел вместе с командиром, у которого на рукаве полыхала новенька повязка. На полдороге к высокому белому сооружению он передал Гриву другому командиру. С седыми висками, с отцовским взглядом глаз командир спросил мальчишку — кто он? Откуда? Зачем прибыл в отряд?
— Я, товарищ комиссар, брат Герасима Гривы. Хочу…
— О, подожди, подожди. А кто тебе сказал, что я комиссар?
— Как кто? Дежурный возле ворот, когда вас увидел. Иди, говорит, просись у комиссара.
— Непорядок! — покачал головой командир. — Говорить посторонним…
— Да какой я посторонний, товарищ комиссар! — обиделся Грива.
— Разберемся. Пошли со мной, парень.
— В тюрьму?
— Нет, нет… — невольно улыбнулся комиссар.
Вошли в помещение. И на Гриву повеяло не каменной сыростью, не запахом оружия, не слежавшимися бумагами или клеем, а чем бы вы думали, а? Борщом! Да, да, борщом! Румяным, заправленным поджаренными шкварками, со свежей капустой, какой умеет готовить разве только мать Гордея. О, как у мальчишки защекотало в носу!
Комиссар по одну сторону стола, Гриву посадил напротив и почему–то долго рассматривал его. Потом позвал повара.
Пока они ели вкусный пограничный борщ, комиссар еще расспрашивал Гордея: про отца, про мать, про сестру, про брата. А после обеда неожиданно огорошил такой новостью:
— Твой, Гордей, брат уже окончил строк службы на границе. И уехал работать на завод в Харьков. А хорошо служил!..
У Гривы выпала ложка с рук. У него на минуту отобрало речь.
Комиссар заметил это и начал успокаивать мальчика. Гордей посмотрел в сочувствующие глаза комиссара и заплакал.