«Бывают странные сближенья»: Патанджали, Палама, Кьеркегор как предтечи антропологии размыкания

Сегодняшняя культура и наука по-новому складывают все пасьянсы, контексты, конфигурации эпох и традиций, дискурсов и дисциплин. Возникают неожиданные сближенья и сочетанья, протягиваются новые нити связей... В том есть нужда. Довольно давно уже в сфере гуманитарного знания настало «время разрывов» (Жан-Люк Нанси), старые классические парадигмы познания, «картины мира» (Weltbilde), модели человека оказались разрушены или отброшены. Некое время многие даже полагали, что это разрушение окончательно, и что отброшено будет бесповоротно само основоустройство познания и философствования, язык и формы осмысления реальности, фундаментальные предметы и топосы мысли... Но ход вещей не подтвердил этого. Работа разума ныне уже не происходит преимущественно в деструктивном элементе; все более определенно она обращается к поискам, которые, используя расширительно хайдеггеровский концепт, можно было бы обозначить как поиски «другого начала».

В этом небольшом тексте нас будет занимать, как развиваются эти поиски в топосе антропологии и персонологии – по нашему убеждению, центральном и ключевом

для всей сегодняшней философской ситуации. «Время разрывов» сказалось здесь, может быть, наибольшими опустошеньями. Именно к этому топосу относилась большая часть утрат и кончин, декларированных постмодернистской мыслью: смерть субъекта, автора, человека... – и в известной мере, эти кончины были не только декларированы, но и продемонстрированы, доказаны. В первую очередь, еще и прежде, независимо от постмодернизма, длительная и углубленная критическая рефлексия, шедшая в рамках общего процесса «преодоления метафизики», привела к выводу о несостоятельности эпистемологической конструкции декартова субъекта познания. Далее, в силу этого, сразу же исчезает почва для существования и всех многочисленных клонов декартова субъекта, каковы субъект нравственный, правовой, культурный, хозяйственный... (хотя, по отсутствию альтернатив, эти концепты еще остаются в заметном употреблении). Затем пришла очередь классической европейской модели человека. Ее основания подрывались двоякими факторами: во-первых, как уже видно на примере субъекта, критика классической метафизики несет прямые антропологические импликации; и, в частности, критика эссенциалистского дискурса немедленно ведет к кризису классической антропологии, поскольку классический человек Аристотеля-Декарта-Канта был эссенциалистским и субстанциалистским конструктом. Во- вторых, к кризису подводила и сама жизнь: процессы и изменения, происходившие с человеком в ХХ веке, новые проявляемые им черты решительно противоречили классическому облику, свидетельствуя о появлении или, по крайней мере, зарождении каких-то радикально новых антропологических феноменов и даже антропологических формаций. В итоге, в новом тысячелетии мысль оказывается перед новой и незнакомой антропологической реальностью, для понимания которой концепты и методы прежней антропологии несостоятельны.

В такой ситуации, проблемное поле антропологической рефлексии достигает предельной широты. В коренном переосмыслении, пересмотре нуждаются отнюдь не только конкретные области и темы, но и само понимание антропологии как таковой: ее задач и ее предмета, ее статуса в универсуме гуманитарного знания, природы ее дискурса. В итоге «антропологического поворота» современной мысли, роль антропологической реальности теперь видится по-новому: она выступает как базовый уровень глобальной реальности, обладающий объясняющими и определяющими потенциями. Вследствие этого, от новой антропологии ожидается, что она сможет стать плавильным тиглем, претворяющим в концептуальное и эпистемологическое единство все дискурсы, говорящие прямо или косвенно о человеке, «человекомерные» [1] . Столь же кардинальные проблемы сегодня должны решаться в ключевом разделе антропологии – в персонологии или субъектологии, где пытаются концептуализовать самого героя, действующее лицо антропологии. Все привычные концептуальные персонажи, что издавна обитали здесь – «субъект» (всех видов и толков), «Эго», «индивидуум», «личность» и прочие – утратили прежние своим смыслы, поставлены под сомнение, либо попросту убраны со сцены. Названием коллективного сборника, выпущенного в 1991 г. группой крупнейших европейских философов, именитые авторы – Деррида, Лиотар, Бадью, Люс Иригарэй и другие – выставили вопрос: «Кто приходит после субъекта?». Вопрос, однако, не получает в сборнике отчетливого ответа.

Мысль о человеке продолжает оставаться в состоянии поиска и даже известной дезориентации, ввиду противоречивых изменений, происходящих с «протагонистом антропологии». И все же «время разрывов» уже позволяет сделать некоторые содержательные выводы, пускай и негативного рода.

Новой, становящейся антропологической реальности не могут отвечать известные, классические парадигмы конституции человека – парадигмы, основанные на фундаментальных концептах сущности, субстанции и субъекта. Должны быть найдены иные, неклассические парадигмы, способные описать ту антропологическую реальность, о которой нам говорят ведущие антропологические тренды наших дней. Эта реальность характеризуется радикально иными модусами субъектности, структурами личности и идентичности, она может быть, весьма вероятно, плюралистичной, т.е. включающей в себя не единственную антропологическую формацию («существо Человек»), а некоторый ансамбль формаций или существ, которым отвечают крайне различные парадигмы конституции, вплоть до присущих уже не «человеку», а «постчеловеку».

Искомые парадигмы не могут явиться плодами отвлеченного конструирования, путь к ним требует снова, в очередной раз, обращения к опыту, к феноменам, zu den Sachen selbst.

Все последние продвижения современной мысли о человеке связаны с прямым обращением к антропологическому опыту: так, антропология Делеза и философов его круга опиралась на «предельный опыт» (experience-limite)

современного человека, антропология позднего Фуко – на опыт «практик себя» поздней античности. Но при всей ценности этих продвижений, нельзя не заметить, что они основываются на достаточно ограниченной феноменальной базе: по существу, антропологическая реальность здесь – это западный человек в перипетиях его исторического пути. Очевидно, что за пределами этой западной перспективы остаются обширные пространства иного антропологического опыта, не вмещаемого ею: вспомним хотя бы антропологические практики буддизма, отрицающие Я и ориентированные к снятию, разрушению всех личностных и субъектных установок. Меж тем, сегодня, продумывая концептуализацию «протагониста антропологии» заново и ab ovo, с начала (или «другого начала»), мы никак не должны априори ограничивать многообразие антропологического опыта в нашем поле зрения: всякое такое ограничение может сказаться, вообще говоря, утерей, отсечением каких-либо путей и направлений концептуализации, каких-либо возможных обликов, репрезентаций «человека».

Эта экспозиция ситуации и задач антропологической мысли делает понятными мотивы и логику проекта синергийной антропологии. Под этим именем уже целый ряд лет мы развиваем определенную стратегию построения неклассической антропологии, которая активно использует антропологический опыт Восточного христианства, однако не ограничивает себя этим опытом. Пожалуй, именно специфическая роль антропологического опыта есть ключевой момент в концептуальной структуре синергийной антропологии, и эта роль требует точного описания. Мы избираем исходную феноменальную базу: антропологический опыт исихазма, Восточнохристианской аскетической практики, и углубленно анализируя ее, извлекаем исходный вывод, плацдарм для дальнейших продвижений (mutatis mutandis, аналог Декартова cogito в логике философского построения).

Вот вкратце этот вывод: в исихастской практике реализуется неклассическая парадигма конституции человека, описываемая богословским принципом синергии, который представляется в антропологическом аспекте как принцип размыкания человека к иному образу бытия – «личному бытию-общению», соответствующему христианской онтологии.

Конститутивная роль размыкания навстречу Богу явно и ясно утверждается в исихастских текстах – ср., напр.: «Исихаст тот, кто явственно взывает: Готово сердце мое, Боже (Пс.

56,8)» [2] ; эту формулу из Псалмов можно считать классическим выражением установки размыкания. Находимое в исихазме понятие размыкания человека в дальнейшем становится центральным понятием синергийной антропологии. Существенно, что по своей общей дефиниции – как выступание за собственные замкнутые пределы, делание себя открытым – оно не имеет связей с понятиями сущности человека, субстанции, субъекта (хотя отдельные его формы и репрезентации такие связи могут иметь) и потому не принадлежит эссенциальному дискурсу и классической антропологии. Затем мы расширяем опытную основу. Рассматривая исихазм как один из видов духовных практик (практик себя, создаваемых в мировых религиях и направляющих свое преобразование человека к иному образу бытия), путем аналогичного анализа мы распространяем на все поле опыта духовных практик добытый вывод. Теперь он утверждает, что в духовных практиках как таковых осуществляется конституирование человека посредством размыкания в бытии, навстречу онтологическому Другому (парадигма онтологического размыкания).

Далее следует этап иного рода, уже непосредственно не связанный с опытом. Опыт духовных практик привел нас к выводу о ключевой роли размыкания в фундаментальной антропологической проблематике. Дальнейшая задача заключается в отчетливом определении концепта антропологического размыкания и его всесторонней аналитике, раскрывающей его внутреннюю структуру, идейные и дискурсивные связи. Это необходимо для того, чтобы оценить продуктивность данного концепта и увидеть, способен ли он послужить основой, производящим ядром некоторого полноценного неклассического направления в антропологии.

В первую очередь, мы констатируем, что антропологическое размыкание – концепт собирательной природы: он объемлет множество чрезвычайно разных видов и форм, в которых человек размыкает себя – начиная от простейшего размыкания в перцепциях, чувственных восприятиях окружающего мира. Руководясь критерием эвристической и эпистемологической продуктивности, мы выделяем из них всех и полагаем в основу антропологической дескрипции категорию конститутивного размыкания: такого, в котором формируется сама конституция человека – его личностный склад, определяющие черты и структуры идентичности. Однако и конститутивное размыкание в свою очередь имеет крайне различные разновидности. Типичным образом, эмпирический человек формирует свою конституцию, актуализуя свое отношение к Другому или, что то же, размыкая себя навстречу Другому. Другой же выступает в целом спектре различных репрезентаций, которые способны порождать весьма разнящиеся типы или парадигмы конституции. Прежде всего, по своему антропологическому значению принципиально различаются меж собой репрезентации, в которых Другой может или соответственно не может быть идентифицирован в пределах окружающей эмпирической реальности, социальной и/или материальной, что то же, в пределах горизонта сознания и существования человека. В первом случае, Другой представляется как социально-групповое образование, либо как среда (природная, хозяйственная и т.п.), характеризуемая определенными «условиями среды».